О дизайн-программе БАМЗ

Михаил Князев, архитектор, аспирант МАрхИ, сооснователь проекта «Совмод» написал о проекте «Дигоми»:

«Руководил проектом Дмитрий Азрикан, вошедший в историю советского дизайна также за концепции компьютера «Сфинкс» и дизайн-программы «Электромера». 
Результаты большого исследования, этапы разработки и реализации проекта были опубликованы в журнале «Техническая эстетика». Статья Азрикана, по сути являющаяся универсальным руководством по средовому дизайну, отвечает на вопрос «как должна выглядеть предметная среда в современном городе?»

С благодарностью Михаилу Князеву за оценку нашей работы, хочу напомнить еще про одну дизайн-программу, которую мы разрабатывали в конце 80-х во ВНИИТЭ. Это дизайн бытового радиотехнического оборудования, по преимуществу кассетных магнитофонов, ставших в то время популярным и обязательным атрибутом жизни. Называлась программа «БАМЗ». В одном из текстов Московского  Музея Дизайна эту аббревиатуру расшифровали как «Барнаульский Автомеханический Завод». На самом же деле речь идет о Бытовой Аппаратуре Магнитной Записи. С основными идеями проекта можно познакомиться в моих статьях «Бытовые магнитофоны. Концепция. Типология» (ТЭ N 2,1986) и «Типологическое проектирование: Бытовые магнитофоны» (ТЭ N 4, 1987). Идея разработки заключалась в том, что все люди разные, но не очень. По стилю жизни их можно разделить на группы и проектировать вещи не вообще для «советского человека», а для специфических групп. Исследования показали, что их может быть четыре. Соответственно можно делать дизайн в рамках четырех стилей жизни и соответствующих им стилевых группах продукции:

1. Хай-тек. С этим все ясно. Не важно качество звука, а важно количество кнопок и табло. Нержавейка, алюминий, цифровые дисплеи.
2. Классика. Что-то из мира роялей и виолончелей.
3. Молодежный стиль. Буйство цвета, хард рок и пр. Для «стиляг» в общем.
4. «Походный стиль». Комсомольцы – беспокойные сердца. Визбор, костер, палатка, гитара, секс на траве с грибами... 

На защите программы мы увесили конференцзал ВНИИТЭ всевозможными атрибутами и образами этих четырех групп. Входит председатель Ученого Совета доктор Селим Хан-Магомедов. Окидывает ученым взором стены зала: «Нам тут что, мыльные этикетки собираются показывать?», и покидает собрание.
Проект, тем не менее, мы успешно защитили, это был первый опыт дифференцированного подхода к тому, что всегда обозначалось термином «простые советские люди».

EXHIBITION DESIGN

Exhibition Design?

There is no such thing today like "exhibition design".
Trade show creation still has nothing in common with professional design.
Modern architecture and industrial design demonstrates stunning examples of a new vision of the world.
At the same time the philosophy and aesthetics of trade show still cannot run beyond the triangle: “Flea market - Garage sale - Disneyland”. Sometimes triangle looks a bit different: “Casino - Junk yard - Earthquake ruins”. Anyway, the decent portion of visual stench is always guaranteed.

Why?

Exhibit designer is sitting between two censors - client's exhibit manager on one side and exhibit company salesperson on the other.

Both of them usually have no design education or experience, but have the unrestricted right to impose their “vision”.

Unfortunately that vision does not take in consideration dramatic changes in trade show philosophy appeared along with the Internet Revolution. Now people are coming to trade show after they’ve got entire info related to a product or service they are interested in. They have got it from web pages. Because of this we do not need tons of posters, graphics, monitors, texts, pictures, videos etc within the exhibit space. The only thing we need is a real product to touch (if possible) and a couple of company’s people alive to talk to them within the perfectly designed space.

Thus, I am sure, the most important and intriguing challenge for designer is creation the entire exhibit shape as an unforgettable unique visual phenomenon. It is the only way for people to remember the brand. It is what web design is not capable to do. It is what no one except designer can do. It is the only way for exhibit design to survive in Internet Era.

Choosing this way to work designer will face serious obstacles. These obstacles came from a long row of old superstitions, living in form of mantras. Those mantras maintain the body of standard RFP.  Here is a couple of most popular ones:

Mantra #1:

“Exhibit should be open”. That’s the most stupid stupidity I ever heard. Yes, if some has just one exhibit in the trade show floor, certainly it could be open. But if you have more it should not. Dozens of visually “opened” booths create a chaos and nothing more. If you can see through each of them, there is no reason to spend money for such a show. Of course each booth should be accessible for public physically, but not transparent visually. Visually exhibit should submit elegant unforgettable stunning shape of its shell. That’s the main challenge for designers. All other goals could be reached without them and without trade show at all. 

Mantra #2:

“Reception desk should be located on the hot corner of a booth”.

It is very important thing both for prison gate and luxury hotel entrance. For both cases control for entering and leaving persons is a crucial thing. But trade shows’ attendees not always want to be a victim of obtrusive receptionists. So let’s leave them alone. In that way you will get more people on the floor. Arrange comfortable information desk within the booth and let people to decide either to use it or not.

I could continue to discuss a lot of other obsolete mantras from mountains of RFP on my desk. But you can do it alone, just look on the situation professionally. I am sure the first mantra you are going to pay attention on will be “Client always right”. Just convert it in “Client always wrong” and you will return back to the most crucial cultural principle of human civilization.  

Dmitry Azrikan,

PhD in Fine Arts,

Independent Designer,

Chicago, IL

Дизайн умер. Да здравствует дизайн.

Дмитрий Азрикан

Я пишу этот текст на правах «чужого». Чужой - моя профессия. Чужому виднее.

Я пошел в школу в Екатеринбурге, где смеялись над моим киевским акцентом. Я заканчивал школу в Баку, где потешались над моим уральским говором. В Москве вежливо терпели мой бакинский русский.

Я поступил на работу во ВНИИТЭ с дипломом Азербайджанского Политехнического по специальности инженер-механик и очень неуютно чувствовал себя среди выпускников МАРХИ и Строгановки... Бакинский механический факультет был для меня единственным  доступным тогда местом обучения. 1952-й, борьба с «космополитизмом», ни архитектурное, ни художественноное образование мне не светило. Во ВНИИТЭ тоже взяли с большим скрипом и по личному настоянию ЮБ. Это было сразу после бегства Игоря Голомштока.

Теперь я живу в США. Уже 24 года. Несколько лет был профессором в Western Michigan University, где студенты и коллеги героически терпели мой русский акцент, сейчас дизайнер freelance. В качестве уже официально чужого, хочу поделиться некоторыми мыслями с российскими дизайнерами.

По приезде в Штаты в 1992-м году я обратился к известному рекрутеру в области дизайна: Рите Сью Сигал с офисом в Нью-Йорке. Изучив мои резюме и портфолио она пришла к выводу, что мне не хватает хотя бы одного семестра, пройденного в каком-нибудь американском университете. Если такая запись появится в моем резюме, она берется найти мне достойное место.

Я прохожу интервью в Западно-Мичиганском Университете в качестве абитуриента по специальности Industrial Design и через неделю получаю письмо:

«Уважаемый мистер Дмитрий Азрикан, вы приняты на должность ассошиэйт-профессора (для начала) на кафедру промышленного дизайна.»

Я не собирался начинать преподавательскую карьеру, но так получилось.

Кафедра промышленного дизайна, которую я получил, не имела официальной федеральной аккредитации от органа, который называется NASAD – Национальная Ассоциация школ искусства и дизайна. Диплом неаккредитованного факультета не давал хороших перспектив окончившим его студентам. Меня это совершенно не устраивало. Какой смысл тогда будет в моей работе? Программа, по которой работала кафедра, на мой взгляд никуда не годилась. И это в штате Мичиган – лидере американской индустрии! Мне пришлось с нуля разработать свою авторскую программу, переманить на свою кафедру профессора того же университета по технологии дерева с великолепной опытной производственной базой и пригласить на работу еще двоих преподавателей. Однако азы художественных дисциплин преподавать было некому. Набирать команду новых педагогов начальство естественно и категорически отказалось.

На счастье, в тот же университет входил колледж театра и изобразительных искусств. Я договорился о том, чтобы мои студенты брали там несколько курсов. В связи с этим резко возросла стоимость обучения и родители студентов подняли бунт. Пришлось на моем московском английском обьяснить им, что карьерные перспективы для выпускников аккредитованной кафедры резко возрастут. Я сильно рисковал, совершенно не было уверенности, что NASAD поймет и примет мою программу. Она значительно отличалась от всего, на чем здесь работали дизайнерские учебные заведения.

Тем не менее через год скрупулезного изучения и месяц пребывания посланника NASAD в моем офисе моя кафедра получила аккредитацию впервые за много лет ее существования.

Еще через пару лет в Нью-Йорке проходит международный конкурс работ студентов дизайна и архитектуры «Дизайн ХХI века. Проектирование для пожилых и инвалидов». Мои студенты получают пять призов из восьми.

Тем не менее моя кафедра продолжает административно входить в технологический колледж. Отсюда иногда возникают комические ситуации. Например, я посылаю студентов в технические музеи чтобы делать наброски с натуры. Это тренирует глаз и руку, а голове помогает понять как устроены разные механизмы. Родители звонят декану с жалобами. Вместо того, чтобы в свободное время играть в бейсбол, как все нормальные подростки, их чада должны плестись незнамо куда и заниматься черт-те чем. Декан вызывает меня и делает нагоняй: - Почему они не могут найти картинку в сети и срисовать ее с монитора?  Dean, (декан, в смысле), говорю, но тогда пропадает суть дела. В музее они трансформируют трехмерный феномен в двухмерный рисунок и в этом состоит работа их воображения. А с монитора они просто скопируют уже готовую картинку.

Поездив со своими учениками по дизайнерским отделам крупных компаний, а их в штате Мичиган более чем достаточно, я стал довольно критически относиться к американскому промышленному дизайну. При наличии ярких исключений из общей картины он показался мне достаточно примитивным и, в массе своей, безвкусным. В чем дело?

Лучше всех на этот вопрос отвечает знаменитый возмутитель спокойствия, всемирно известный американский теоретик дизайна Виктор Папанек:

«В США промышленный дизайн  был порождением Великой  депрессии. 

На рынке времен Великой депрессии производителю требовались новые хитроумные трюки для увеличения доходов от продаж, и промышленный дизайнер модифицировал изделия, стремясь к улучшению внешнего вида и уменьшению расходов на производство и продажу.

Это корень зла. А результат его – недостаток вкуса. Американская предметная среда заполнена множеством совершенно безвкусных вещей. Довольно давно родившись и существуя в самых разных цивилизациях и эпохах, я понял простую вещь. Самым главным и определяющим культуру человека качеством является не начитанность, образованность или мощь мыслительного аппарата, а хороший вкус. Вкус – индикатор качества личности. Вкус – редкий дар, которым природа не разбрасывается, а выдает только избранным, в награду за какие-то особые заслуги. Это как почетный диплом. Человек может всю жизнь учиться на отлично, а остаться без такого диплома и жить с дурным вкусом. Здесь много факторов, наследственность среди них не последний. Среда обитания – очень важный. Пейзаж, в котором человек рос.  Язык. Музыка. Вино. Вот не может у человека образоваться вкус, если он всю жизнь пьет самогон  или пиво с воблой. И еще: самая страшная отрава, которая убивает вкус, это деньги.

На вкус американцев уничтожающее влияние оказывает то, что поражает их воображение в детстве. А это Диснейленд. Всесокрушающая химическая атака самым ядовитым концентратом безвкусицы – Диснейлендом. Ребенок еще сидит в рюкзачке на животе у папы, а он уже оглушен и ослеплен. Как только человек получает возможность самостоятельно ездить по стране, он, подсевший на истерическую эстетику Диснейленда, устремляется в Лас-Вегас – Диснейленд для взрослых, почему-то тесно заставленный дурными копиями архитектурных шедевров всех времен и народов. А «дизайн» интерьеров казино? Ничто в мире не сравнится по степени визуальной зловонности с дизайном казино. Все. Вкус атрофирован навсегда. Американцы любят все делать до конца.

Сейчас, уже много лет я работаю в сфере экспо-дизайна, что позволяет мне быть в курсе состояния и развития мирового дизайна в целом. Прихожу к печальным выводам.

На XXIX Генеральной Ассамблее ICSID в Кванджу (Южная Корея, 2015 г.) было принято следующее определение дизайна:

«Промышленный дизайн – это стратегический процесс решения задач, являющийся движущей силой инноваций, основой делового успеха и ведущий к повышению качества жизни посредством инновационных продуктов, систем и опыта.

Также промышленный дизайн является мостом между реальностью и возможностью. Эта междисциплинарная профессия использует творческий потенциал для решения задач и принятия решений с целью улучшения уже имеющейся продукции, систем, услуг, опыта или бизнеса. По сути своей промышленный дизайн формирует более оптимистичный взгляд в будущее путем преобразования проблем в новые возможности. Промышленный дизайн связывает инновации, технологии, исследования, бизнес и потребителей для выработки новых ценностей и конкурентных преимуществ в экономической, экологической и социальной сферах.

Промышленный дизайн ставит человека во главу угла любого процесса. Профессионалы в данной сфере приобретают глубокое понимание потребностей пользователя посредством эмпатии и применения прагматичного, ориентированного на потребителя подхода к решению задач с целью создания продуктов, систем, услуг и приобретения опыта. Промышленные дизайнеры являются участниками стратегического процесса по созданию инноваций и находятся в уникальном положении, позволяющем им объединять различные профессиональные дисциплины и деловые интересы. Они осознают экономическое, социальное и экологическое влияние своей деятельности и свой вклад в улучшение качества жизни».

Сравните этот текст с формулой, предложенной еще в 1950-х гг. педагогом знаменитой Ульмской школы дизайна в Германии Томасом Мальдонадо и принятой в 1969 г. конгрессом ICSID: «Дизайн является творческой деятельностью, цель которой — определение формальных качеств предметов, производимых промышленностью. Эти качества формы относятся не только к внешнему виду, но, главным образом, к структурным и функциональным связям, которые превращают систему в целостное единство (с точки зрения как изготовителя, так и потребителя). Дизайн стремится охватить все аспекты окружающей человека среды, которые обусловлены промышленным производством».

Чем отличаются две формулы? В мальдонадовском еще теплится душа, там говорится о творчестве и форме. В постановлении южнокорейского «Пленума ЦК» никаких следов души уже не осталось. Ни звука о творчестве, ни намека на форму, ни, естественно, пронеси Господи, упоминания о красоте. The case is closed, forget it…

Непомерная длина текста в южнокорейской версии явно свидетельствует о том, что его авторы не очень понимают, что они хотели бы сказать. Смешно также и то, что дизайнеры в отличие от инженеров, врачей и балерин периодически собираются и стараются заново обьяснить себе и людям, чем же они все-таки занимаются... Наверное они и сами этого не знают, отсюда такая нервозность.

Попробуйте заменить в этом определении сферу деятельности и название профессии на любое другое. Хотя бы на одно из этих -  «промоутер», «аквизитор», «андеррайтер», «мерчандайзер», «экаунт-менеджер», «фандрейзер» и т.д., и т.п. ... Правда ведь, от этой замены ничего в иксидовском определении профессии корректировать не придется. Оно прекрасно подойдет ко всякому модному сегодня промыслу независимо от степени его идиотизма. Занятие «дизайнер» незаметно стало одним из видов этой пошлой суеты. Подтверждением такого печального открытия служит первая попытка возрождения в России практики международных проектных семинаров «Интердизайн». Темой семинара проекта «Restart Interdesign Russia”, прошедшего в этом году в Тольятти стала: (держитесь за стул) – «Идеальный алгоритм фандрайзингового проекта».

А что?  Ведь в приведенном определении ICSID нет ни звука о гармонии, красоте, форме... Ни звука о том, что промышленные дизайнеры делают все это через глубокое понимание и острое чувство формы, пользуясь даром, которым бог обделил всех остальных участников «стратегического процесса». Я специально привел это громоздкое описание полностью, чтобы было видно, чего в нем нет. Согласно этому тексту любой вид времяпрепровождения и старания теперь можно совершенно обоснованно считать дизайном.

На мой взгляд, ICSID совершил самоубийство, закрепив результат сменой не только определения профессии, но и своего собственного названия. Из него ушли слова «промышленный дизайн», замененные просто «дизайном». Теперь это не ICSID а World Design Organization. То есть тут тебе и маникюрши и парикмахеры и бог знает какие еще фандрейзеры...

В 1992-м году, начиная свою американскую одиссею, я был на презентации молодого и очень успешного итальянского дизайнера в Чикагском доме архитекторов. Ему задали стандартный для таких случаев вопрос: - В чем секрет Вашего успеха? Его ответ: - Я никогда не думаю о потенциальном покупателе и делаю только то, что нравится мне самому.

Через пару лет я привез своих студентов из Западно-Мичиганского Университета в компанию Prince (Холланд, штат Мичиган), которая занималась дизайном автомобильных интерьеров по заказам фирм-автогигантов (Форд, Крайслер, Дженерал Моторс). Один из руководителей компании провел экскурсию и прочел студентам небольшую лекцию. В заключение он так напутствовал моих учеников:

- Никогда не делайте то, что кажется вам "cool". Просто в точности выполняйте все, что вам велит менеджер по маркетингу.

Дизайн был порожден рынком. «Дизайн — это то, что заставляет звенеть кассу». Так говорил циничный Раймонд Лоуи.

Сегодня рынок убивает дизайн подобно Ивану Грозному с репинского полотна.

Ярким примером этого процесса служит судьба дизайна автомобиля. По сути самый «современный» навороченный шедевр ничем особо не отличается от своего дедушки образца 1908-го года по фамилии Ford-T. Железный кузов, с тремя отделениями – мотор, салон, багажник. Четыре колеса. Фары, подфарники, крылья, стоп-сигналы. НИЧЕГО не изменилось, мы попрежнему ездим в Ford-T, с немного приглаженными очертаниями. Варьируются линии абриса и косметика – брови, ресницы, губы, вчера в моде широкая пасть, сегодня узкая, вчера зубы наружу, завтра задница от плеча и бампер в пол ... Концептуально же автомобиль остается железным корытом с дырками, прорезанными для окон. Все. И это уже более ста лет.

Застой.

Гепард развивает скорость близкую к хорошей машине, но слышал ли кто-нибудь, что гепард столкнулся с другим и разбился? Нет, потому, что во-первых у него прекрасно развиты органы чувств. Во-вторых, даже если по пьяни или спросонья такое произойдет, он не разобьется потому, что в отличие от наших тойот, он упругий , хотя очень прочный, и не жесткий. Это вам не жестянка, которая безвозвратно мнется, не стекло, которое разбивается и он не покрыт краской, которая отваливается. Героическая попытка дизайнера BMW Криса Бэнгла сломать лед и сделать кузов упругим в виде каркаса, покрытого эластичным материалом, была безжалостно растоптана менеджерами по продажам и прочими агентами рынка. А ведь BMW GINA 2008-го года была очень перспективной идеей, основанной на примерах природы и биоморфных принципах. Автомобиль мог бы стать родственником гепарда, его скелет стал бы упругим и прочным, но не жестким. На нем – мускулатура и шкура. Современные материалы позволяют это делать. Окна? К черту окна, сегодняшние фантастические технологии позволяют сделать «шкуру» переменной прозрачности, рисунок которой программируется водителем или в зависимости от времени суток. Кроме того прозрачность может быть векторной, то есть «шкура» машины может быть прозрачной изнутри и непрозрачной снаружи.

У машины должны появиться органы чувств.  Этому направлению повезло немного больше – постепенно появляются «думающие» и «чувствующие» автомобили. Но это диктуется борьбой за безопасность и такие проблемы решаются не средствами дизайна, а совсем в других лабораториях. Хотя и там, думаю, шеи мыслящих людей сжимает кровавая рука сэйлсмена.

Странно, почему компьютерные технологии в отличие от промышленного дизайна  развиваются так стремительно, будто там, в этих дебрях Гугла, Делла или Хьюлетт-Паккарда не водятся хищные мерчандайзеры, убивающие все, что шевелится. Или просто они так далеки от понимания того с чем имеют дело, что не в силах помешать развитию. Это ведь не то, что придти в отдел дизайна и сказать «Нет! Такое синее и круглое покупать никто не будет! Все делать зеленое и полосатое!»

Представляю, приходит такой менеджер по продажам на репетицию в театр Барышникова в Нью-Йорке и говорит: - «Миша, а чего там у тебя вот эта пара все время стоит и ничего не делает? Пусть прыгает, зритель любит когда прыгают, поверь моему опыту...»

Итак, задавленный рынком, дизайн теряет энергетику, творческий импульс и чувство благородства своей миссии, на котором он вырос. Энергетика вытекла из него и заполнила архитектуру, на наших глазах совершающую невиданный рывок в будущее. Эта энергетика, основанная на чисто дизайнерском, но уже утраченном в дизайне, ощущении свободы творчества, стремлении к новизне, тяге к новым материалам, к новым средствам и путям формообразованния, взрывном увлечении компьютерными технологиями создания формы, фрактальными параметрическими фантазиями, все это буквально взорвало архитектуру, превратив ее из почтенного старомодного занятия в средство лавинного революционного преобразования среды обитания. Такого увлекательного периода архитектура не переживала никогда, включая короткий миг конструктивизма.

К сожалению, в последнее время возникает все более явственное ощущение, что промышленный дизайн сдает свои гуманистические позиции, отодвигается в тень другими подвижниками технического и духовного прогресса, и, попросту говоря, умирает. Его убивает маниакальная сосредоточенность на вещах. Так дизайнера учат, такие примеры находит он в прошлом, Так живут люди, так живет он сам. Человек живет в мире вещей.

Однако ключевое слово в этом банальном высказывании не «вещь», а «мир». Вещь надо всегда рассматривать как часть, как деталь, как элемент мира. И проектировать надо не вещи, а комплексы, множества, ряды, ансамбли и миры. Эту бредовую на первый взгляд идею я превратил в затею и испытал на практике, разрабатывая первую в стране дизайн-программу для компании, включающей 32 предприятия и выпускающей 1200 видов электроизмерительных приборов. Проект позволил сформировать представление о трехмерной или трехмИрной модели объекта дизайнерской деятельности.

Концепция была изложена в статье «Методическая модель объекта дизайна» и опубликована в журнале «Техническая Эстетика», №9 в 1982-м году. Всем, кто хочет сохранить промышленный дизайн как вид творчества, советую внимательно эту работу перечитать. Я самонадеянно думаю, что дизайн выживет, если перейдет на новый уровень мышления. Также как архитектура возродилась, освоив новые средства формообразования (зародившиеся, кстати в лоне промышленного дизайна), так же и дизайн сможет возродиться, обновив свой тип рефлексии и мироощущения.

Вкратце. Допустим вы проектируете холодильник для фирмы Сименс. Отнеситесь к нему как элементу одновременно трех миров, точке, где они скрещиваются.

Первый – мир вообще всех холодильников. Найдите какого нехватает. Иначе кому он будет нужен?

Второй мир, или среда – это кухня или где там вы собираетесь его водрузить. Он должен в нее вписаться.

И третий мир – это мир бренда Сименс, его фирменный стиль, его аромат, его слава. По отношению к компании честнее будет отказаться от проекта единичного изделия и сказать, что вы хотите спроектировать весь ряд холодильников Сименс. Убедите заказчика, что вы обнаружите там много лишнего и он получит большую прибыль при меньших затратах.

Обратимся ко второму миру – среде будущего обитания вашего шедевра. Исследуя кухню как самый вероятный вариант такой среды, вы можете притти к неожиданным выводам. Так случилось, когда мы с моими студентами в Western Michigan работали над проектом холодильника для компании Whirlpool. Сразу скажу, что вместо холодильника для кухни мы спроектировали кухню без холодильника. Оказалось, гораздо экономичнее сделать часть всех этих кухонных шкафчиков хранилищами продуктов, поддерживая в каждом из них наилучшую для конкретного содержимого температуру, влажность, газовый состав, степень герметичности и т.д. В итоге оказалось, что такая кухня обеспечит и большую экономию электроэнергии и лучшую сохранность продуктов. Всегда надо рассматривать свой объект проектирования, как точку пересечения трех равноважных множеств или вселенных.

Затронув тему кухни, взглянем на дом, точнее на его жилой интерьер, с той же позиции трехмЕрной-трехмИрной модели. Дом, я имею в виду его внутренность, интерьер, квартиру, - очень плохое место, он засоряется множеством вещей. Они ползают по квартире как тараканы, размножаются и не дают вам жить. Я терпеть не могу вещи. Жилище вполне может обойтись без них, как это блестяще доказывает традиция японского дома.

Ключевую роль в дизайне жилища играет система уровней жизнедеятельности, уровней не смысловых, а чисто геометрических. В европейском жилище их три. Это пол, уровень по которому человек ходит и на котором стоит. Второй уровень – то на чем мы сидим и лежим - стулья, кресла, скамейки, диваны, кровати и т.п. Третий уровень -  то, на чем едим, пьем, пишем – столы. Все остальное это хранилища – шкафы, полки, комоды, стеллажи. В японской культуре таких уровней всего два – пол и низкий стол, поверхность которого отстоит от пола на половину меньше, чем высота нашего стула. Это порождает неповторимый лаконизм и божественную чистоту японского жилища.

Я думаю, если творчески и раскованно подходить к проектированию жилого интерьера и не принимать за неприкосновенную догму систему европейских уровней, можно сделать настоящую революцию в дизайне жилища. Переплетение уровней, заложенное в саму конструкцию внутренней оболочки дома может во многом освободить его внутреннее пространство. Вместо того, чтобы тащить в жилище корявые предметы, называющиеся мебелью, можно использовать переплетения уровней в утилитарных целях. Важно не принимать устоявшуюся уровневую схему за нечто неприкосновенное. Например можно переместить уровень ходьбы с первого на второй и ходить там же, где сидят. А нижний уровень, тот по которому сегодня ходим, использовать только там, куда нужно опустить ноги при сидении. Мы ведь не умеем сидеть поджав ноги. Есть еще третий вариант уровневой системы, где поверхность всего одна - пол. Это другая культура, мусульманская, и мы так не умеем. Могут, правда, заставить когда-нибудь...

Другой надоевшей догмой является геометрия внутренного пространства. Почему всегда параллелепипед? Это же тюремная камера. Пещера с корявыми стенами радует гораздо больше. А в Апулии, например, люди обитают в круглых домах.

Но забудем об этом.Мне кажется, если в проектировании жилого интерьера дизайн и архитектура сольются в единую профессию, это спасет промышленный дизайн от полного вымирания. Я мечтаю о доме без вещей.

Замысловатая геометрия пересекающихся, перетекающих друг в друга уровней, контрасты чистых и фрактальных поверхностей, стены, превращающиеся то в экраны, то в окна...

Никаких вещей. Уже сегодня человечество, уткнувшееся в мобильники, убедилось, что без вещей вполне можно прожить. Без книжных шкафов точно. И без письменных столов, как следствие. Без телевизоров – уже почти, они уже почти часть стены.

Мир дому твоему. Гениальная мысль. Не обилие вещей, а ансамбль, система, симфония – мир, предметный мир, имеющий замысел, смысл, цель и гармонию, которая эту цель выражает. Дизайн убил себя, отдавшись вещи, мещанскому культу вещи. Если он хочет выжить и сосуществовать с архитектурой, которая гораздо лучше и раньше почувствовала роль ансамбля, он должен родиться заново и на других принципах. 

У меня перед домом в чикагском пригороде есть небольшое озеро. Туда весной прилетают гуси, все лето щиплют траву и осенью улетают обратно на юг в Луизиану, Флориду, Миссисипи. Над этим же озером высоко в небе заходят на посадку в аэропорт О’Хара гигантские лайнеры. И вот я сравниваю. Гуси летят примерно на тех же высотах, что современные пассажирские самолеты – около 9000 м по 70 - 90 часов без посадки и дозаправки. Они преодолевают тысячи миль на энергии почерпнутой из травы. Из травы. Ни керосина, ни бензина, ни вредных выхлопов. А встречалось ли вам известие о том, что у гуся загорелся двигатель и он упал и разбился не дотянув до посадочной полосы? Или столкнулся в небе с другим гусем?

Так что гордиться особо нечем. Ни технарям, ни дизайнерам. А дизайнерам пока не поздно нужно отказаться от культа вещи и заняться мирами. Человек ведь находится в самой начальной фазе своего развития, основная работа еще не сделана. Время еще есть.

ФРАГМЕНТЫ НЕДЕЛИМОГО

ФРАГМЕНТЫ НЕДЕЛИМОГО

Дмитрий Азрикан

В издательстве Гиперион (Торонто – Санкт-Петербург) вышла 13-я книга из серии «Русские евреи в Америке».

Ниже – моя статья из этого сборника.

ВОЙНА

Когда мне было шесть с половиной лет, началась война и закончилась она, когда мне стало уже десять с половиной. Период, за который ребенок превращается в хотя и небольшого, но уже человека, выпал из моей жизни вместе с первым и вторым классами начальной школы, куда я не ходил.

Киевский оперный театр, в котором пел мой отец, эвакуировали в августе 41-го, а 27-го сентября начались массовые расстрелы в Бабьем Яру. Первые полтора года мотались по стране и я почему-то на всю жизнь запомнил поразившую меня картину, как мама, сидя в переполненном вагоне, пьет чай из поллитровой банки. Я никогда раньше такого не видел. Мы ничего с собой не взяли из дома, все были уверены, что немцев скоро отгонят. В 44-м вспомнили, что мне надо итти в школу.

Отправили к дяде, который был полковником медицинской службы и начальником госпиталя в Николо-Бабаевском монастыре Ярославской области. Там в деревне Некрасовская была школа, куда нас, госпитальных детей, возили из «Бабаек» на телеге. По возрасту мне полагался третий класс, туда меня и записали. Читать я умел еще с четырех лет, а больше ничего, что полагается третьекласснику не умел. Ни за партой сидеть, ни руку поднимать, ни на доске писать. Маугли...

Комплекс Маугли, мне кажется, преследует меня всю жизнь, и в последний раз я испытал это, когда впервые вошел в аудиторию Западно-Мичиганского Университета, чтобы на плохом английском учить американцев дизайну, приехав из страны, где никакого дизайна не было. Но об этом позже.

День Победы в 45-м, вернее ночь, встретил в поезде, в котором меня в очередной раз куда-то пересылали родители. Я привык. Кто-то меня сажал в поезд на станции отправления, кто-то получал на станции прибытия. Ночью поезд остановился, все забегали, снаружи палили в воздух из ППШ. Победа! Ура!

Женщины плакали.

БАКУ

Здесь в 1952-м году я заканчиваю школу. Подсознательно хочу  заниматься тем, что, как потом выяснилось, называется дизайном, но в СССР того времени ни слова такого, ни занятия не знали. Я много и хорошо рисовал, но поступить в художественный или архитектурный институт для еврея в разгар «дела врачей» было немыслимо. В приличное техническое заведение дорога тоже была закрыта. Пришлось идти в Азербайджанский Политехнический на механический факультет. Мои родители были наивные люди. Когда они про кого-нибудь говорили «главный инженер крупного завода», в их голосе слышался трепет бесконечного уважения. Я думаю, они меня желали видеть именно в этой роли. Однако гены сильнее фантазий и потому, закончив АзПИ, сын певца и балерины повис в пространстве полного отсутствия перспектив на будущее.

Уныло начал работу конструктора в бакинском СКБ «Нефтехимприбор». Почуствовав, что чисто технический подход к делу не мой путь, стал фантазировать, очеловечивать формы, инстинктивно делать то, что потом оказалось дизайном. Искал что-нибудь похожее в западной технической литературе. В 1961-м в печати впервые замелькали словосочетания «художественное конструирование», «техническая эстетика» - кальки с чешского. Потом появился ВНИИ Технической Эстетики. Я помчался в Москву на первую маленькую выставку, объяснявшую, что это такое - «художественное конструирование» - термин, призванный заменить в русском языке слово дизайн.

В небольшом зале Дома Архитекторов висели несколько планшетов с первыми работами ВНИИТЭ.

Полностью отсутствующих гостей встречал безукоризненно одетый Дима Щелкунов, в дальнейшем мой ближайший соратник по большинству проектов.

Вечерами – он пианист в кафе «Лира» в Новопушкинском сквере (то, что впоследствии стало Макдоналдсом). Эстет, эссеист на темы дизайна. Педант. Через много лет на одном из международных проектных семинаров, мы делили с ним один номер в отеле. Этажом выше обитала дизайнерша из Литвы Л., красавица с нетвердым моральным кодексом. Часа в три ночи Дима разбудил меня своими шумными поступками – он тщательно гладил галстук. Я спросил:

- Диментий, я знаю, куда ты собрался, но объясни, зачем тебе галстук?

Настоящий педант...

Тогда, в 61-м, в московском Доме Архитекторов, он показался мне посланцем иных миров и круто изменил дальнейшую траекторию моего существования.

Короче говоря, человек, возвратившийся в Азербайджан из командировки во ВНИИТЭ, уже не вез в своем ранце маршальский жезл «главного инженера крупного завода», а снова стал сыном тенора и балерины, решившим навсегда вернуться в лоно искусств. Генетическая предопределенность.

Я уговорил мое начальство, что мы сможем лучше выглядеть в глазах его начальства, Министерства приборостроения СССР, если будем профессионально использовать методы дизайна в разработках. Ни о какой культуре или потребителе говорить было нельзя. Говорить можно было только о начальстве и это подействовало. Я объяснил, что дизайн, он как мода, за ней постоянно надо следить по западным журналам. Это было понято. У всех есть жены и дочери. Мы получили библиотеку, о какой можно было только мечтать: итальянские “Domus” и “Ottagono”, американские “Industrial Design”, “Innovation”, “Design Issues”, британский “Design”, германский “Form” и другие.

Азербайджан был немножко не такой, как остальной СССР. Там можно было немножко не так.

Определяющим вектором тогдашней молодежной культуры конечно была тяга к Западу. Для советских западников самым западным Западом в те годы была Польша. Ни о чем более западном нельзя было даже подумать. Зато можно было доставать польские журналы, смотреть польские фильмы, слушать польскую музыку.

Мне очень нравился Збигнев Ленгрен, известный в то время польский художник карикатурист. Моя подпись, которую я тогда сконструировал, чтобы подписываться на чертежах, по стилю была скопирована с автографа Ленгрена.

И конечно наша первая поездка за рубеж была в Польшу.

Я забыл сказать, что я женился на самой красивой красавице Баку, она единственная в этом восточном городе ходила в брюках с большой овчаркой, была русской версией Бриджит Бардо и к тому же начинала блестящую карьеру журналистки. Забегая вперед, скажу, что вершиной этой карьеры стала должность Заместителя Главного Редактора первого и единственного в Москве и в СССР дизайнерского профессионального журнала «Техническая Эстетика». По существу она и была главным, потому что официальный Главред был очень высоко и руководил советским дизайном в целом. Венцом нашей польской поездки было бегство от руководителя тургруппы в ночной ресторан Зала Конгрессов. Варьете, бутылка монтепульчано, официанты в белых перчатках... Монтепульчано осталось с нами навсегда как символ свободы.

Моя тяга к Западу тем не менее отличалась от общепринятой. Например, я был совершенно холоден к битлам, потому что знал, что есть настоящая музыка. Вообще мне кажется, что битломания охватила людей в основном пролетарского происхождения, не подозревавших о существовании каких-то других видов музыкального искусства. У меня, просидевшего все детство в осветительной ложе оперного театра, были другие вкусы. Помимо классики мне нравилась итальянская музыка, французский шансон, фламенко, фадо...

Теперь – к прозе жизни. Бакинское СКБ не создавало ничего, что можно было бы без стыда показать публике. А мне надо было срочно сделать шедевр дизайна и показать его во ВНИИТЭ. Кровь из носу. СКБ же делало какие-то кошмарные счетчики жидкости. К моему счастью однако эти счетчики вставлялись внутрь бензоколонок. Я со своей группой решил сделать революционный дизайн бензоколонки ко Второй Всесоюзной Выставке Художественного Конструирования на ВДНХ СССР. 1966 год. Макет делали втайне от начальства, чтобы главный инженер крупного завода ничего не видел. Потом перекидывали детали макета через забор, потом ВНИИТЭ поставил его на выставку. Дизайн колонки получил золотую медаль ВДНХ и был опубликован в английском профессиональном журнале “Design”, чего раньше ни с одним советским изделием не случалось. Начальник СКБ «Нефтехимприбор» позвонил во ВНИИТЭ и сказал:  - Почему медаль дали Азрикану, в то время, когда над проектом трудился весь коллектив предприятия?

Я поступил в заочную аспирантуру ВНИИТЭ. Экзамен по специальности принимали Георгий Минервин (зам директора Института по науке), Юрий Долматовский (автор знаменитого ВНИИТЭ-вского проекта такси, брат известного советского поэта Евгения Ароновича Долматовского) и Мстислав Федоров (заведующий отделом теории дизайна). Со мной вместе сдавал Вячеслав Глазычев, впоследствии известный публицист в области «художественного конструирования». Я что-то нес про уже до смерти надоевшие мне самому бензоколонки. Вальяжный Минервин с бородой Деда Мороза, листая какие-то записи, небрежно проронил:

- А по мне так совершенно безразлично как выглядит бензоколонка.  

Пылкий Долматовский вскипел:

- Знаете ли, Георгий Борисович, у каждого компонента предметной среды есть своя специфика!.

Федоров, который к тому же был в то время секретарем парторганизации Института, что-то быстро и суетливо писал. Сколько я его помню, много лет, он постоянно что-то писал. Сидя, стоя, идя и едя. Наверное, он писал теорию дизайна, да так, правда, и не написал. Он не знал, что ищет эту теорию не в том месте, где она лежит.

А я уже тогда в 65-м знал, где надо искать. Это тайное знание я опубликую только в 1982-м году в виде кандидатской диссертации. Знание это очень просто. Надо проектировать не вещи, а миры. Очень грубо и очень коротко это можно объяснить так:

Каждая вещь живет одновременно в трех мирах.

- В мире производства. Ее кто-то делает, и он хочет, чтобы вещь говорила о том, кто ее сделал. Стиль фирмы.

- В мире потребления, в каком-то функциональном процессе. Любую вещь где-то и как-то используют. Надо проектировать весь это процесс. Иначе вещь будет мешать человеку жить.

- В среде обитания. С этим надо быть очень осторожным. Иначе вещь, даже хорошо работающая, станет либо вредить среде, либо не вписываться в нее визуально. Надо постоянно думать о дизайне не только вещи, но и среды в целом.

Будучи смоделированной эта концепция органично включает в себя и природные и «минусовые» объекты, например «продукты» сизифова труда, выброшенные вещи и т.п.

Такая у меня была трехмерная, или трехмИрная модель дизайна в голове. Но ее еще надо было обдумать и визуализировать. Компьютерного моделирования тогда еще не было, поэтому на визуализацию у меня ушло 17 лет, с перерывами.

В аспирантуру меня приняли, потому что я обо всем этом промолчал. Если бы сказал, точно бы не приняли. Вообще странно конечно. В аспирантуру ВНИИТЭ принимали людей с настоящим образованием: МГУ, Строгановка, МАРХИ... Из Азербайджанского политехнического, «механический» факультет, (карикатурное какое название!) еще никого не принимали.

СЕРПУХОВ

После этого мы с женой и маленькой дочкой Натальей (сейчас - главный дизайнер нью-йоркской выставочной компании Jack Morton) переехали в Московскую область, в город Серпухов, где был завод и КБ автозаправочной техники. В 1973-м году  в Сокольниках должно было пройти международное шоу «Автосервис-73» и меня пригласили в это КБ спроектировать автозаправочную станцию для показа на выставке.

Я сделал намеренно простую, аскетичную конструкцию из сборных элементов. Сейчас это повседневный прием, но тогда это было революцией. К тому же станция выглядела непривычно яркой, светлой, гостеприимной. Ее построили в парке Сокольники, там, где в 1959-м году была Американская выставка, на которой Никсон стыдил Хрущева за то, что социализм заставляет людей жить в дерьме и уродстве. Считается, что этот хрущевский позор был одним из факторов, способствовавших появлению в СССР «художественного конструирования» - дизайна.

Наша АЗС (автозаправочная станция) собирала большое количество посетителей, включая представителей многих известных зарубежных нефтяных компаний, торгующих автомобильным топливом. Нас приглашали в гости на их выставочные площадки. Пригласили и французы из известного тогда бензинового гиганта  ELF. Стол, напитки, фрукты.  Девушка с подносом наклонилась ко мне и спрашивает:

- Beaujolais?

Мол, не налить ли Божоле? А я, темнота, не понял о чем речь... Пожал плечами, она улыбнулась и ушла. Французы подарили нам брелки для автомобильных ключей с логотипом ELF. Машин с тех пор у меня сменилось много, а брелок на ключах все тот же. Вставляю его в замок зажигания, а он спрашивает: - Божоле?

И улыбается. Эффект Маугли...

Моих автозаправочных станций советский народ так и не увидел. На беду на выставку заявился тогдашний министр обороны маршал Гречко, велел станцию упаковать и привезти в Рязанское училище воздушно – десантных войск и там установить. Кто ж ему возразит? Однако через некоторое время Москва и область стала блистать множеством новеньких постов Госавтоинспекции, которые один в один повторяли мою АЗС. Я реконструирую картину так. В Рязань к министру обороны приезжает в гости министр внутренних дел поохотиться на .... кто там у нас в Рязани живет? Медведей. Поохотились, потом выпили. Министр обороны, как полагается на Руси, говорит гостю:

- Проси, чего хочешь!                                                                        

Министр внутренних дел отвечает:

- А отдай мне твою АЗС, я ее в пост ГАИ превращу и понаставлю по всей стране.

-  Бери, на кой она мне!

И выпили еще.

ВНИИТЭ

А меня взяли на работу во ВНИИТЭ. У меня еще не было московской прописки и  Юрию Борисовичу Соловьеву, основателю ВНИИТЭ и его директору, впоследствие Президенту Международного Совета Промышленного Дизайна (ICSID)  пришлось преодолевать сопротивление столичных властей. Это было тем более трудно, что пару месяцев назад в Англию бежал один из известных советских диссидентов Игорь Голомшток, научный сотрудник ВНИИТЭ, искусствовед, специалист по истории изобразительных искусств, ремесла и дизайна. Тираж готового номера журнала «Техническая Эстетика» с его статьей пришлось пускать под нож и срочно делать новый номер.

В этой атмосфере секретарю партбюро Института Полине Матвеевне Коноваловой пришлось ездить по московским инстанциям с просьбой разрешить взять меня на работу без московской прописки. Представляю, что ей приходилось там выслушивать. Она готова была меня убить и сжечь вместе с моим еврейским паспортом, но надо было выполнять задание ЮБ – так звали Соловьева сотрудники. Это был легендарный человек, который создал государственную систему дизайна в стране, где все было против: идеология, история, режим, нравы, экономическая система, бюрократия, власть. Он победил всех, создал советскую школу дизайна и сделал советский дизайн частью мирового. Правда ненадолго. В конце восьмидесятых и он эмигрирует в Англию. Потом вернется и обнаружит себя забытым и никому не нужным. Эпоха централизованно управляемого советского дизайна ушла в прошлое.

«Советская школа дизайна состоит из двух навеки разорванных и трагически оборвавшихся жизней.

Первая - это русский авангард.

Вторая - ВНИИТЭ.

Их объединяет то, что движущей силой и творческим методом обеих была неосуществимая мечта. Про русский авангард распространяться не стану, о нем достаточно написано и сказано, а я не историк.

Вторая школа, школа ВНИИТЭ, еще до конца не осмыслена и вряд ли это когда-нибудь произойдет. Если первая школа производственного искусства и конструктивизма оставила зримые визуальные следы, то от второй осталось больше слов нежели образов... Так вышло, что костяк вниитэвского движения составили люди, с одной стороны, вышедшие из инженерной среды, а с другой - мастера разговорного жанра - теоретики, методологи и другие весьма начитанные люди. Этот ансамбль оставил после себя большой объем печатных страниц, но очень мало образов. Визуальный язык не был их средством самовыражения, а чувство формы и линии не входило в число их сильных сторон. Так состоялся невиданный доселе масштабный феномен вербального дизайна:

Вот Татлин и его башня, вот Родченко и его плакаты, а вот ВНИИТЭ и его научные труды...

Преувеличиваю, конечно, но немного, совсем немного.

Отсутствие визуальности стало, на мой взгляд роковым в судьбе советского послевоенного дизайна. Визуальное наследие авангарда никак не ложилось на задачи, возникшие к 60-м годам, с другой стороны к тому времени образовался колоссальный разрыв между предметной культурой и технологиями Запада и их советскими аналогами. Стали догонять, подражая. Оттого отстали еще более. А не было другого пути.

Примечательно то, что первый период развития советского дизайна совпал с зарождением коммунистической империи, а второй - с началом ее распада. Супрематическая конструктивистская мечта состояла в том, чтобы создать новый, непохожий ни на что предметный мир пролетарской одежды, пролетарской посуды и пролетарской мебели, полностью порывавший с буржуазным культурным наследием. Об этом кричали с плакатов родченковские работницы в косынках и возник стиль, который навсегда останется в истории русской и мировой культуры.

Вторая мечта, совпавшая по времени появления с хрущевской оттепелью, имела прямо противоположную направленность. Сделать все как там у них, на проклятом Западе, у буржуев. Прямо об этом не говорилось, но откровенно имелось в виду. Ведь чтобы перегнать, нужно сперва догнать... Ясное дело, такая цель принципиально не могла породить стиля. Поэтому ничего узнаваемого создано не было. Конечно во ВНИИТЭ были неплохие проекты, были и очень хорошие, были и блестящие, как станок UTITA, или такси Долматовского. Стиля однако не произошло, советского дизайна не произошло.

Большой проблемы правда в этом нет. Нет же например узнаваемого американского дизайна, хотя дизайн в Америке есть и местами очень неплохой. То же самое можно отнести и к Британии и ко многим другим местам.

Национальных школ, предметных культур и дизайнов существует всего три. Германский дизайн, функционализм которого порожден головой, итальянский дизайн идущий непосредственно из сердца, и скандинавский, выросший из природы и подобно северной природе наполненный белизной, чистыми поверхностями дерева и стеклом - родственником льда.

Весь западный дизайн замешан на этих трех парадигмах и советский дизайн второго периода также никуда от них не ушел. А вот дизайн первого периода был абсолютно уникальным, хотя и Баухаус и вообще германский функционализм след свой оставили.

Я не забыл о японском дизайне, но это совсем другая история и другая планета, о которой не говорят вскользь.

Короче говоря, обе советские дизайнерские попытки закончились печально. Первое движение было разгромлено, второе скончалось естественной смертью, не выдержав прямого соревнования с Западом, который просто пришел на отечественный рынок. Догонять его стало уже как-то не с руки...»

(Из интервью московскому музею дизайна, сентябрь 2012.

http://azrikandesignblog.blogspot.com/  )

Я мало кому был нужен тогда, первое время в институте. Это я чувствовал по тому, как относились к моим научным занятиям аспирантские руководители.          Я был не из их стаи. Инженер, провинциал с азербайджанским акцентом и еврейской фамилией, без официального искусствоведческого бэкграунда. Маугли...Но ЮБ что-то во мне заметил, а в таких случаях ему никто не мог помешать.

Начальник отдела, куда я был определен как «художник-конструктор», в нашем первом разговоре спросил меня:

- А ты меня не подведешь?

По его интонации я понял, что он хочет знать, планирую ли я побег в Англию. Его звали Лев Александрович Кузьмичев, сотрудники между собой – просто Лев. Через какое-то время он узнал, что я живу в Серпухове и однажды попросил подбросить его туда в гости к родственникам. В машине мы весело болтали, он рассказывал о своих первых годах после института, как он мыкался без квартиры и как ему наконец дали комнату в коммуналке. «Представляешь, я захожу, а там соседи - одни евреи! Все евреи!» До сих пор мучаюсь в догадках, то ли он забыл, кто я, то ли милостиво зачислил меня в русские.

Из-за того, что я попал в институт сразу после бегства Голомштока в Англию, я, его соплеменник, в глазах большинства институтской публики, как бы перехватывал у него эстафету побега. Я, подобно Гамлету, просто был обязан отправиться в Англию, чтобы подтвердить правильность и гармоничность картины мироздания, сложившейся в головах большинства советского народа. Все пятнадцать лет работы во ВНИИТЭ я кожей ощущал, что многие мои коллеги были бы рады, если бы это произошло. Они бы тогда сказали: - Вот видите, мы же знали, мы как чувствовали!  Призрак Игоря Голомштока, которого я никогда не видел, так и простоял за моей спиной всю мою институтскую жизнь.

Я думаю, первая работа, которую поручил мне Лев, была предназначена для того, чтобы убедить ЮБ в том, что я никуда не гожусь. Она была совершенно немыслима и неподъемна. После успеха ВНИИТЭ с дизайном станка по заказу итальянской компании Утита, в сторону института стали с любопытством посматривать серьезные люди из советских промышленных министерств. И вот Министерство приборостроения заказывает институту работу по революционному изменению всей продукции гигантского Объединения «Союзэлектроприбор». Это 32 завода и 1200 наименований электроизмерительных приборов и систем. Требуется резкое повышение дизайнерского и эргономического уровня продукции. Сейчас и сразу. К работе собираются привлечь все десять филиалов ВНИИТЭ из разных городов. Мне поручается разработка концепции. Что там Иванушке-дурачку велели, а не то голову с плеч? Принеси то, не знаю что?

Но у меня в голове подрастала трехмИрная модель дизайна и я точно знал, что надо  делать:  «Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек» (Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», эпиграф).

Воспользуюсь аллегорией: мне велели спроектировать 1200 коров. Пока они все разные и очень страшные. (Они ведь делаются на советских предприятиях, это вам не Сименс какой-нибудь!) Что делать? Забыть об отдельных коровах и проектировать стадо. Оно состоит вовсе не только из коров. Есть множество систем. Система рогов, система хвостов, система копыт. Мы не стали проектировать 1200 приборов, мы сделали дизайн системы несущих конструкций (стойки, шкафы и пр.), системы оболочек (корпуса, чехлы и т.д.), системы органов управления и информации (ручки, кнопки, индикаторы, дисплеи, экраны и пр.). В итоге оказалось, что не нужно производить так много коров и вместо 1200 приборов можно делать на порядок меньше, а сфера применения при этом расширяется. Лаборатории уже не выглядят как свалки косолапого металлолома, а кофр с портативным прибором можно элегантно перекинуть через плечо и щеголять. Когда уже готовую работу наши заказчики показали фирме Сименс, немцы сказали: «если эта работа будет внедрена, нам придется уйти с рынка». Они смотрели в корень. Полного внедрения не случилось. Это же СССР. Зато я придумал новое название и логотип Объединения – вместо «Союзэлектроприбор» - «ЭлектроМера», где буква «М» в виде импульса. Теперь бывший питерский отраслевой НИИ вместо ВНИИЭП называется ЭлектроМера.

Вся графическая часть работы, включая фирменную шрифтовую гарнитуру, систему знаков, рекламу и средства визуальной информации, была сделана под руководством и при участии Рамиза Гусейнова, впоследствие мужа моей сестры Дины. Шрифт потом был узаконен в виде Государственного стандарта СССР.  Сейчас Рамиз известный дизайнер-график, живет в Чикаго, разрабатываемые им уникальные шрифтовые гарнитуры пользуются большой популярностью во всем мире.

Проект «ЭлектроМера» открыл во ВНИИТЭ новое направление. Проектирование «миров», или систем. Владимир Сидоренко, Зав. Сектором методики дизайна, придумал название для этого вида деятельности – «дизайн-программирование», а для меня организовали новое подразделение – «Сектор перспективных исследований и разработки дизайн-программ». Но это значительно позже.

А пока работа была награждена премией Совета Министров СССР с соответствующими медалями. Их разделили между собой ЮБ и Лев. Все участники получили премии и повышение зарплаты. Угадайте с трех раз, кто не получил ничего. Правильно. Мне сказали: «Партбюро считает, что ты был активно пассивен в общественной работе». Имелось в виду, что я не ходил на обязательные работы на овощные базы. Был «активно пассивен».

Через много лет, уже в 2004-м году, Юрий Борисович Соловьев, директор и основатель ВНИИТЭ, в своей книге «Моя жизнь в дизайне» напишет:

«...внимание дизайнеров переносилось с разработок отдельных приборов на разработку тех элементов, из которых, подобно детскому конструктору, можно было создавать любые необходимые изделия и их комплексы.

Основным катализатором новых идей в этой области стал Дмитрий Азрикан – зав. Сектором перспективных исследований и разработки дизайн-программ ВНИИТЭ.»

(Юрий Соловьев «Моя жизнь в дизайне», Москва, Союз Дизайнеров России, 2004)

После сдачи Электромеры Лев оставил меня без работы и стал двигать вперед каких-то своих, давно припасенных людей. ОК. Я воспользовался передышкой и защитил кандидатскую, которая уже начинала покрываться плесенью. Лев вероятно испугался, что у меня где-то лежит и докторская и завалил меня работой.

Я со своим сектором сделал несколько проектов «миров» различного жанра.

Там были и проект комплекса бытовых магнитофонов, и система городского оборудования для района Дигоми в Тбилиси, и футурологический проект электронных информационных систем, и многое другое.

Меня наконец стали «выпускать» за границу. Может быть они решили, что будет лучше, если я наконец убегу в Англию. Началось все с казуса. Готовилась выставка советского дизайна в Загребе. Тогда, в служебных поездках за рубеж, было модно экономить валюту, снижать траты на еду, беречь деньги для покупок. Перед поездками закупали всякие сухие супы и прочее. Парень пошел в супермаркет на Новом Арбате и вышел с чемоданом супов для всей советской делегации. Тут его и повязали. Впопыхах решили послать вместо него меня. Так я впервые оказался в заграничной командировке. Никто на выставку советского дизайна в Загребе особенно не ходил, мы сидели в подвальчике Технического Музея и с утра до вечера пили ракию с нашими хорватскими хозяевами.

Вот главное и единственное воспоминание об этой поездке: мы поехали на выходные в Риеку, на Адриатический берег. Там на улице я увидел знак “Venice – 232 km”. Я стоял, окаменев, и думал, неужели когда-нибудь станет можно? Недоступные миры. Когда через много лет я наконец гулял по Венеции, все время озирался, искал знак “Rijeka – 232 km”, но не нашел.

Поскольку я никак не сбегал в Англию, я стал «выездным» и меня начали посылать на международные проектные семинары «Интердизайн». Хотя многие из них происходили в СССР, все равно участие в семинаре приравнивалось к выезду за границу. Человек ведь общался с иностранцами...

На эти семинары, их скорее можно назвать творческими мастерскими, обычно съезжались дизайнеры разных стран, разных школ и поколений. Разбившись на команды по 3 – 6 человек они в течении пары недель решали заданную темой семинара проектную проблему. Потом проводилась публичная защита проектов в весьма академической атмосфере с приглашением местной профессиональной общественности. Идея проведения таких семинаров принадлежит ЮБ и британскому дизайнеру Полу Рэйли.

Интердизайн «Будущее часов», который прошел в Ереване в 1985-м году, сыграл большую роль в моей профессиональной биографии. Поскольку семинар должен был пройти в СССР, его подготовку поручили ВНИИТЭ, а поскольку ВНИИТЭ, то эта затея плавно опустилась на мой рабочий стол. Принес ее Дима Щелкунов, большой мастер по подготовке мероприятий. Тему «Будущее часов» придумал ЮБ, так что деться от нее было некуда, но я ее с самого начала невзлюбил. При чем тут будущее часов? Нет у часов никакого будущего. Педант и дипломат Диментий, даром что пианист и жуир, знал чем меня купить и говорит – «ну ладно, придумай хотя бы логотип тогда». Я обожал сочинять логотипы. Когда я придумал, он сказал, «ну вот, полработы сделал, теперь пиши проектную программу». Я согласился, при условии, что на семинаре не буду координатором, как на предыдущем в Баку, а буду работать в проектной группе, которую подберу себе сам.

А дело в том, что сочиняя логотип, я наткнулся на древний ассирийский барельеф с воином, на запястье которого были абслютно несомненные наручные часы с двенадцатью делениями на циферблате. Может быть это были не часы. Но я понял, что эту штуку носили тысячелетия назад и будут носить тысячелетия вперед, пусть с какими-то новыми функциями. Так сверкнула идея, что надо делать на этом Интердизайне.

В Ереване я взял к себе в команду Алексея Колотушкина из моего сектора и Валерия Госсена из Уральского филиала ВНИИТЭ. Оба прекрасные рисовальщики с безупречным вкусом. Валерий Госсен теперь Вальтер и работает в Германии, а Леша остался в Москве и раскрашивает автомобили для обезумевших от шальных денег миллионеров.

За две недели мы сделали визуализированный прогноз того, что теперь называется тотальной компьютеризацией, того, что сегодня делают Apple, Samsung, Dell, и пр. Включая очки Google Glass и те самые новейшие дурацкие наручные часы с дисплеем, сравнимые по мощности и объему памяти с настольным компьютером. А ведь был всего 1985-й год, когда Билл Гейтс только что презентовал систему Windows. Заря компьютерной цивилизации.

Атмосфера на Интердизайнах была всегда дружеской и творческой. На время забывались должности и заслуги , имена и звания. Забавно было смотреть как Президент американского союза дизайнеров (IDSA) Купер Вудринг, нацепив вельветовые джинсы и майку и высунув язык, вычерчивает на старом кульмане (не было компьютеров, не было!) деления на циферблате проектируемых часов. Американцы, они такие. Они воспитываются прежде всего спортом, А в спорте, в команде нет привилегированных лиц. Командный дух. В школе не важно в каком ты классе, важно в какой команде. В колледже, в университете – то же самое. Американцы до глубокой старости остаются спортсменами, членами команды.

Там в Ереване я еще не знал, что вскоре Купер, станет одним из тех, кто поможет мне войти в американскую профессиональную среду. В конце своего рекомендательного письма он напишет: «Но даже если у вас нет сейчас вакансий, вы приобретете нового партнера для гольфа». Чудак, он не представлял себе, что есть люди, которые никогда не держали в руках клюшку.

Японцы, они совсем другие. Там главное дисциплина и беспрекословное подчинение. Аккуратность и вежливость до потери пульса. Сказал – сделал, не сделал – умер. 

Презентация нашей команды в Ереване была настоящим бродвейским шоу. Мы сбегали в какой-то художественный институт, принесли оттуда несколько античных гипсовых голов и бюстов и прицепили к ним наши картонные гаджеты. Мы старались потому, что нашими зрителями была элита мирового дизайна. Что-то, а собирать такие компании ЮБ умел, как никто другой. За столом кураторов семинара сидели:

Профессор Артур Пулос (США) – автор американской системы дизайнерского образования, историк и теоретик дизайна, чьи труды были обязательными для изучения любому, кто хотел приобщиться к этой профессии. Пулосу принадлежит замечательное высказывание о том, что Америка «развивалась не так, как все остальные государства. Она была спроектирована и построена по проекту».

Легендарный Кендзи Экуан (Япония) -  патриарх, создатель и международно признанная звезда японского дизайна. В юности монах из семьи монахов, старшее поколение которой погибло в Хиросиме. Основатель первой в Японии студии промышленного дизайна, впоследствии крупнейшей и знаменитой GK Group, создавшей многие из ставших каноническими образцов японского дизайна – от посуды до супер-скоростных поездов. Однако, символом его дизайна навсегда осталась бутылочка для соевого соуса «Kikkoman», где он гениально просто решил проблему плавного, без бульканья и разбрызгивания, вытекания жидкости. Силуэт двурогой бутылочки похож на силуэт самого Кендзи в кимоно...

Кендзи стал настоящим другом для меня и моей семьи в самом прямом и очень русском смысле этого слова. Через много лет, за пару дней до моего отъезда из Москвы в Штаты в 1992-м году он будет сидеть на нашей кухне в Крылатском и скажет: - «Дмитрий, ты делаешь ошибку. Ты потеряешь лицо». Для японца потерять лицо - страшнее, чем потерять жизнь. Но Кендзи не знал, что я был профессиональным Маугли.

Презентация в Ереване прошла на ура, я приобрел новых друзей, а ЮБ разрешил мне продолжать эту тему, в результате чего по приезде в Москву мы со своим сектором сделали подробную разработку прогностического дизайна электронного оснащения жилища будущего с макетами и моделями в натуральную величину. Этот проект я назвал «Сфинкс». Аппаратура конечно не функционировала, не было еще соответствующей элементной базы, но она была на подходе.

Проект обошел многие дизайнерские издания, и объездил многие выставки в стране и за рубежом, широко обсуждался. Я показывал его в рамках моего доклада на Международном Конгрессе «Эргодизайн» в Монтре (Швейцария) в 1986-м году.

Мой слайд-проектор Кодак сломался во время доклада и выстреливал в зал каждым просмотренным слайдом. «Это был настоящий фейерверк», -  сказал мне председательствующий на секции Акилле Кастильоне, один из самых прославленных мэтров итальянского дизайна. Я не знаю до сих пор, поддел он меня или похвалил. Когда вновь созданный московский Музей Дизайна искал макеты Сфинкса для своей первой выставки в Манеже в 2012-м году, их не нашли, как и многие многие другие материальные свидетельства эпохи ВНИИТЭ.

На следующий год я поехал с нашей выставкой в Штуттгарт, где выступил на конференции со своими футурологическими фантазиями. Нас пригласил к себе домой Ханс Эрих Слани, известный германский дизайнер, главный дизайнер компании Bosch, автор многочисленных фарфоровых изделий для компании Rosenthal, профессор. Его дом был первым настоящим жилищем дизайнера, который я увидел.

Кстати, великий эстет и утонченный мыслитель Кендзи имел в Токио довольно обычную городскую квартиру без признаков личности хозяина. Кроме одной вещи, спроектированной им самим. Он называл ее саркофагом. Это было подобие дивана на больших велосипедных колесах. Днем он был почти незаметен, а в темноте на колесах мигали огоньки. Кендзи-сан говорил, что он в этом саркофаге слушает музыку...

А у Слани был потрясающий дом. Он располагался на холмах с виноградниками, которые окружали Штуттгарт. Вообще все это было мало похоже на Германию. Скорее на Италию. К дороге выходил неприметный маленький фасад со входом.  Противоположная задняя сторона дома имела три этажа и, утопая в винограднике, как бы стекала вниз с холма. Каждый этаж имел веранду. Это было потрясающе. Внизу меж гор лежал Штуттгарт. Но самым большим потрясением был дизайн огромной домашней библиотеки. Она занимала все потолки дома. Да, книги располагались на рядах полок, подвешенных к потолкам. То есть это был второй подвесной решетчатый потолок. Корешки были видны и взять любую книгу можно было, просто подняв руку. Я был у Слани с Алексеем Егоровичем Кошелевым, автором выставки советского дизайна в Штуттгарте, удивительным человеком, участником войны, который маршировал на Параде Победы в 45-м, в колонне взвода проводников собак-минеров со своей овчаркой. После войны Егорыч, как мы его называли, был танцовщиком военного ансамбля. Когда Егорыч выходил на авансцену конференцзала ВНИИТЭ, чтобы показать проект очередной выставки,

он так плавно и широко поводил рукой, будто тотчас же пустится в плясовую.

Им было о чем поговорить со Слани, который тоже воевал, правда на другой стороне, а войну закончил в лагере военнопленных. Солдаты Второй Мировой сидели на кухне и пили водку, а я нашел подвал, где стояли десятки (сотни?) образцов фарфорового дизайна, созданных Слани в разные годы для разных фирм. Отдельно друг от друга стояли две группы шедевров: одну составляли изделия, которые уже выпускались промышленностью, а в другую входили отвергнутые. Вторая группа была значительно больше и вещи там были несомненно лучше. Так в подвале у Слани я понял, что закон отрицательного отбора действует везде. Просто в СССР этот закон был единственным, а на Западе все было сложнее, работали и другие факторы.

Вернулись в Москву. Я снова не сбежал в Англию. Я думаю, ВНИИТЭ-вские

ГБ-шники уже начинали волноваться.

По возвращении в Москву нас с Егорычем ждало новое приключение.

Нам вдвоем пришлось провести ночь в ЦК КПСС, в их страшном доме на Старой Площади. ЮБ добивался разрешения на создание Союза Дизайнеров СССР. Много лет. Мне кажется, он понимал, что эра централизованно управляемого дизайна проходит и стране нужна новая, более свободная и гибкая творческая организация. Наконец ему сказали, что его примет Лигачев, Секретарь ЦК по идеологии, второе лицо после Горбачева. Сказали – «вот здесь в приемной Лигачева можете сделать небольшую выставку, показать что вы делаете. Что успеете за ночь. Утром вас примет Лигачев». ЮБ позвал меня с Егорычем и сказал – «кровь из носу, за ночь должна быть готова выставка, убедительно показывающая необходимость развития дизайна в стране через создание Союза Дизайнеров». Спрашиваем у ЮБ про размер помещения. Не знаю – говорит, откуда мне знать. Сели, набросали эскиз, погрузили все, что надо в грузовик и поехали в ЦК. Поздний вечер. Нас отвели в пустую приемную.

- Работайте. Если что, обращайтесь к товарищу такому-то. Он будет во второй приемной. В туалет или в буфет, тоже к нему. 

К рассвету все собрали. Попросились в буфет. Товарищ в форме КГБ отвел. Буфет работал. Мы наверное не одни провели здесь ночь. В буфете поразились невиданным плодам. Потом в туалет. На выходе нас ждал офицер КГБ с душистыми полотенцами в руках. За окнами вставало солнце. Кафка...

Вот так. В институте сотни кандидатов и докторов разнообразных наук, идеологов и методологов, большой отдел выставок, отдел пропаганды и информации и так далее. А выставку в Политбюро пусть делает беспартийный Азрикан, который до сих пор еще не в Англии. А в помощь – Егорыч. За Егорыча огромное искреннее спасибо, конечно. Он был настоящий профессионал, мастер своего дела с безупречным природным вкусом. Танцовщик ведь, как никак. А это дорогого стоит. У меня ведь мама тоже балериной была. 

Соловьев Лигачева убедил и в следующем 1988 году в Колонном Зале Дома Союзов состоялся Учредительный съезд Союза Дизайнеров СССР.  При выборах Правления вновь созданного Союза, была сыграна позорная сцена в худших совковых традициях. Беспартийных удалили из зала и сказали, что мол сейчас партгруппа Съезда сформирует список, после чего всех впустят назад для голосования. Нехватило вкуса у ЮБ, чтобы это пресечь. Тем более, что партия уже на ладан дышала в 88-м. Выбрали Правление из 95 членов. Естественно я не вошел. Мой номер 96, как всегда. Когда расходились, меня догнал ЮБ: - Дима, зайди ко мне утром, у меня для тебя сюрприз.

Опять, что ли, куда-нибудь в сторону Англии пошлет?  Или принеси то, не знаю что, или за ночь опять ковер соткать или еще чего.

Нет, оказывается гораздо страшнее.

- Я решил поручить тебе организовать и возглавить первую в стране независимую дизайн-студию.

СТУДИЯ

Я простой советский человек, в некоторой степени Маугли, который даже в  Англию толком убежать не может. При этом я привык сохранять независимость в ситуации зависимости. А быть официально независимым – это как? Но я подумал, хорошо, я начну как Кендзи-сан в 50-е годы, когда он создавал свою GK Group. Он, правда, был значительно моложе, чем я сейчас... И потом, где я наберу столько японцев?

Через несколько дней я сидел на ящике из-под гвоздей посреди огромного пустого, помещения в Малом Афанасьевском переулке на Арбате. ЮБ, который ушел из ВНИИТЭ, передав бразды Льву, сидел этажом выше в Правлении Союза Дизайнеров СССР, гордо приняв титул его Президента. Пока Лев праздновал свою новую должность, я утащил из ВНИИТЭ весь свой сектор, прихватив в дополнение самых талантливых свежих выпускников Строгановки. Среди своих студийцев хочу назвать самых талантливых. Это Марина Михеева, Алексей Синельников, Игорь Тарачков, Алексей Колотушкин, Иван Баталов, прекрасный макетчик Борис Довбан. Мы занимали большой зал и два кабинета. В подвале разместилось опытное производство и фотостудия.

Мы только закончили совместный с авиационным КБ им. Ильюшина проект нового вагона метро. Сильно полюбившие нас Ильюшинцы привезли нам кульманы, станки для опытного производства и .... компьютеры. Это был царский подарок. Мы дали объявление в газету «Известия»:

«Если вы хотите войти в рынок без дизайна, то выйдете оттуда без штанов!» «Известия» объявление поставили, хотя еще не знали таких слов как «рынок», «дизайн» и «без штанов».

На наших дверях в Малом Афанасьевском переулке появилась табличка – «Студия Азрикана».

Горбачев начинал эпопею конверсии производства и многие военные предприятия должны были переключиться на мирную продукцию.

У нас не было отбоя от заказчиков. Приходили серьезные люди из «почтовых ящиков» (так в СССР называли военные институты и заводы). Несли чертежи всяких нужных, по их мнению, народу вещей. Все они тщательно скрывали, что именно производят их «ящики». Один хмурый главный инженер крупного завода принес чертежи трактора для «приусадебных хозяйств», частных ферм, по-русски говоря.

– Вот здесь будет место механика-водителя, говорит, показывая на чертеж.

Я говорю:

– А вы что, танки делаете?

- Как вы догадались?

- Механик-водитель бывает только в бронетанковых войсках, а на мини-тракторе бывает фермер. В крайних случаях мини-тракторист.

Насколько дизайнер зависит от заказчика, клиента, я как следует пойму только через несколько лет, уже в Соединенных Штатах. А тогда я был довольно диковат в этом плане. По секрету скажу, что остался таким до сих пор.

После этого и ряда других подобных бесед с заказчиками ко мне пришли мои ведущие дизайнеры во главе с Людмилой Барболиной. До студии, куда я ее позвал, Люда работала во ВНИИТЭ на всех моих больших дизайн-программах. Она состояла в институтском отделе информации и занималась сбором необходимых материалов по всей стране. Я почувствовал в ней железную хватку, умение говорить с людьми и доводить любое дело до конца.

Так вот, они приходят и говорят:

- Дмитрий Арнольдович, мы вас очень просим, пожалуйста не общайтесь больше никогда с заказчиками. Мы растеряем всех клиентов.

Я обрадовался. Прекрасно! - Люда, вы становитесь исполнительным директором, а я занимаюсь только дизайном.

Это нас спасло. Мы работали днями и ночами и зарабатывали кучи денег. Мое участие в финансовой деятельности заключалось в обязанности возить Люду на своей новой вишневой «восьмерке» в банк «Столичный» и вывозить оттуда чемоданы с деньгами для раздачи студийцам. Все остальное время – дизайну. Кстати, тогда в конце 80-х эти наши горы денег некуда было девать. Магазины стояли с абсолютно пустыми полками.

Прилетает Кендзи-сан. Балдеет. Он видит, что студия прекрасно работает, невзирая на то, что в ней нет ни одного японца. Даже наоборот: он просит отдать ему на год одного из наших молодых талантливых дизайнеров. Это была его устоявшаяся практика, разбавлять японцев инородными телами. Отдаю Игоря Тарачкова. Таскаем Кендзи по ресторанам. В одном из них, на Арбате становимся зрителями совершенно безумного шоу  с живым медведем и полуживыми обнаженными барышнями. Тогда, с еще дышащим, хотя уже и полудохлым Политбюро, это было круто. Наивный Кендзи начинает верить в прекрасное будущее нашей страны.

Расположившись со своим персоналом на верхних этажах нашего дома на Арбате Президент Союза Дизайнеров СССР ЮБ начинает водить своих иностранных гостей в студию. Кто только у нас не был. Весь цвет мирового дизайна. Мой женский персонал только успевал варить кофе, ЮБ обожал светскую жизнь и был закоренелым западником. В нем уживались два диаметрально противоположных персонажа. Блестящий элегантный светский европеец с хорошим английским и опытный советский царедворец. Друзьями его юности были Василий Сталин и Светлана Аллилуева, он научился кожей чувствовать как и кому надо понравиться. Герой подлинно шекспировского масштаба.

Я никогда не входил в его ближнее окружение. Светлана, как его зам по журналу – да. Она даже научилась дурить его, что не удавалось никому в мире. Когда он спрашивал, есть ли рецензия на эту, готовящуся к печати статью, она говорила - «Есть, вам показать?», бежала в редакцию, писала рецензию, подписывала ее чьим-нибудь звонким именем и приносила ЮБ. Когда мы уже обжились в Штатах, стали часто перезваниваться с ним, чего на родине не случалось никогда. Он звонил и приглашал нас в гости: - «Дима, Светланочка, приезжайте, у меня для вас готова комната». Он жил в знаменитом Доме на Набережной. Умер в 2013-м году в полном одиночестве. Я написал некролог и разослал его во все известные мне дизайнерские издания...

Вернемся к студии. Мы постепенно стали выходить на международный уровень. Получаем премию за проект для конкурса офисной мебели в Испании. Проект называется «Фурнитроникс», то есть мебель и что-то электронное. Это система офисной мебели для компьютерных рабочих мест. Никаких болтающихся повсюду проводов. Вся проводка заранее вмонтирована в детали мебели и ее сияющие линии видны сквозь прозрачные дымчатые поверхности.

Получаем премию и на конкурсе в Осаке (Япония). Это дизайн площади перед муниципалитетом. Площадь небольшая, власти хотят сделать ее многофункциональной, удобной просто для отдыха, или для концертов, спортивных мероприятий и т.д. При этом она должна быть зеленой. Мы придумали совершенно футуристический, хотя и вполне реальный проект в жанре динамической архитектуры, основу которой составляли «гибриды» деревьев и воздушных шаров,

Все это было очень близко к сегодняшним новейшим тенденциям во фрактальной, параметрической архитектуре и стремлению максимально включать в нее природные объекты и мотивы. А ведь мы делали это в далеком 1989-м году...

Работы нашей студии начинают мелькать в дизайнерских журналах США, Европы, Кореи и Японии. Кендзи приглашает меня стать одним из координаторов следующего Интердизайна в Тояме, Япония. Второй координатор – Купер Вудринг. Начинаются полеты в Токио для подготовки. Тем временем из Японии возвращается Игорек. Он немного не дотерпел до конца своего срока и кого-то побил в токийском метро, а японская полиция этого не любит. Недаром в Японии нет никаких эмигрантов или беженцев.

В Тояме вместе с Купером провели международный проектный семинар «Жизнь с водой». Наш отель был близко к комплексу, в котором проходил семинар. Ходили с Купером пешком. Он меня донимал:

- Хорошо, у тебя независимая студия. А здание кому принадлежит? Ты платишь за аренду, или это твоя собственность?

- Не знаю, не имею понятия. Я этим не занимаюсь.

- А земля, на которой стоит студия? Это же центр Москвы, чья это земля?

- Купер, клянусь, я не знаю.

- А оборудование, станки, компьютеры, кто за него платил? Ты взял заем?

- Нет, нам это все подарили. Это точно. Подарило КБ Ильюшина, знаешь самолет ИЛ-18? А ИЛ-2, штурмовик Второй Мировой?

- Shit … отвечал Купер.

В 1991-м Кендзи осеняет идея провести в Токио выставку советского дизайна – «Дизайн перестройки, Два полюса русского дизайна». В известной галерее AXIS в артистическом районе Токио Roppongi открываем выставку. Два полюса – это моя студия и питерская студия Татьяны Самойловой. Моя сосредоточена на дизайне промышленных объектов, питерская на ювелирке, посуде, столовых приборах и пр.

Выставка пользовалась популярностью, широко освещалась в прессе, мы давали интервью известным газетам, телекомпания NHK показала большое интервью с Кендзи, Татьяной и со мной.

Через некоторое время после возвращения в Москве произошел путч. Наша студия находилась в двух шагах от Белого Дома. Все трое суток провели на баррикадах, бегали в студию размножать ельцинские листовки. Кормили танкистов, которые еще не знали, прикажут им стрелять или нет... После поражения путчистов впали в абсолютную эйфорию. Свобода!

После Августа страна начала переходить к новой жизни. В скобках замечу, что до сего дня так и не перешла и вряд ли когда-нибудь... Стали закрываться заводы,  научно-исследовательские институты, ВНИИТЭ дышал на ладан, закрылся журнал «Техническая Эстетика», Светлана осталась без работы. Магазины опустели. Продукты стали продавать по талонам, вроде продовольственных карточек времен Отечественной Войны. Очереди. Дочери оставался еще один, последний курс Строгановки, где она училась на отделении промышленного дизайна. Сестра Дина с мужем Рамизом (я упоминал его выше, когда рассказывал о проекте «Электромера») уезжают в Штаты.

Работа в студии еще есть, но начинает попахивать, что ее скоро не станет. Промышленность умирает, декорировать жилища «новых русских», в большинстве уголовников, не хочется.

Мы со Светланой решаем начать подготовку к отъезду, чтобы уехать сразу после получения дочерью строгановского диплома. Естественно в Штаты – там есть родственники и это поможет получению разрешения на выезд и въезд. Я начинаю напоминать себе курицу, которая еще бегает, но уже без головы.

Дочь получает долгожданный диплом Строгановки. Она поступила туда со второй попытки, несмотря на блестяще сданные экзамены и талантливые художественные работы. Ей сказали: - «С такой фамилией к нам с первого раза не поступают». Эту фразу Наталья повторила чиновнику американского посольства на собеседовании перед нашим отъездом. 

АМЕРИКА

13-го августа 1992-го года мы летим в Чикаго компанией Delta с посадкой в Нью-Йорке. Мне 57. Кому я там нужен? И потом, публика ведь ожидала, что я сбегу в Англию.

Пришло время сознаться в том, что я не люблю Англию. Ни битлов, ни Трафальгарскую площадь, ни Букингемский дворец, ни весь этот напыщенный Лондон, где главной, видимой отовсюду архитектурной достопримечательностью почему-то служит гигантское колесо обозрения, будто привезенное с деревенской ярмарки. Я не люблю Темзу с коричневой водой, будто это какая-нибудь Янцзы, не люблю неуклюжие такси Black Cab Austin, безумные красные двухэтажные автобусы и навороченные телефонные будки.  Я не люблю их опереточный парламент с зелеными диванами и эту странную семейку Виндзоров.

Зато я с детства люблю Америку. Просто так получилось, Инстинктивно.

«Я принадлежу к поколению детей войны. У нас своеобразный взгляд на мир. Когда в конце войны в редких, трясущихся серых кадрах кинохроники мы, наконец, увидели сильно припоздавших союзников, это зрелище произвело неизгладимый эффект. Оно осталось с нами на всю жизнь. Джипы с белыми звездами, бравые ребята в светлой, несказанной красоты форме, летающие крепости В-29 невероятных размеров и мощи... Это было воплощение справедливой доброй силы, идущей на помощь. Детское восприятие. А комок в горле до сих пор. Я не нашел здесь Америку из кинохроники моего детства. Но джип «виллис» с бесстрашно опущенным лобовым стеклом и с большой белой звездой на капоте навсегда остался для меня воплощением Америки...»

Из интервью журналу «Проектор», полный текст, часть вторая, 2009 г.

( http://designet.ru/context/interview/?id=37800 )

И вот я лечу в Америку уже более чем взрослым и уже знаю, что это страна разных людей и самого разного понимания дизайна. Мне нравилась мебель Чарлза Имса, но я активно не любил модного Раймонда Лоуи. Американские дизайнеры в отличие от их европейских коллег слишком много думают о деньгах.

В начале своей американской жизни я попал на лекцию молодого, но очень успешного итальянского дизайнера (к сожалению забыл его имя). Ему задали стандартный для таких случаев вопрос:

- В чем секрет Вашего успеха?

Его ответ:

- Я никогда не думаю о потенциальном покупателе и делаю только то, что нравится мне самому.

Через несколько лет я привез своих студентов из Западно-Мичиганского Университета в компаниюPrince, которая занималась дизайном автомобильных интерьеров по заказам фирм-автогигантов (Форд, Крайслер, Дженерал Моторс). Один из руководителей компании провел экскурсию и прочел студентам небольшую лекцию. В заключение он так напутствовал моих учеников:

- Никогда не делайте то, что кажется вам "cool". Просто в точности выполняйте все, что вам велит менеджер по маркетингу.

Два мира, две культуры.

Лучше всех охарактеризовал ущербность американского дизайна знаменитый возмутитель спокойствия, всемирно известный американский теоретик дизайна Виктор Папанек:

«В США промышленный дизайн, подобно танцевальным марафонам шестидневным велосипедным гонкам, НРА (Национальная ружейная ассоциация), «Синему Орлу» (символ честной конкуренции) и бесплатной еде в кино, был порождением Великой  депрессии ...

На рынке времен Великой депрессии производителю требовались новые хитроумные трюки для увеличения доходов от продаж, и промышленный дизайнер модифицировал изделия, стремясь к улучшению внешнего вида и уменьшению расходов на производство и продажу. Удачное определение этого периода дал Гарольд Ван Дорен в своей книге «Промышленный дизайн»:

«Промышленный дизайн – это практика анализа, создания и разработки продукции для массового производства. Его цель – создать формы, приятие которых гарантировано, до того, как были сделаны крупные капиталовложения, чтобы такая продукция производилась по цене, позволяющей ее хорошо продавать и получать разумные прибыли».

Виктор Папанек «Дизайн для реального мира» (Design For The Real World: Human Ecology and Social Change, Victor J. Papanek, Pantheon Books. New York, 1971). Перевод с английского: Северская Г.

Довольно давно родившись и существуя в самых разных цивилизациях и эпохах, я понял простую вещь. Самым главным и определяющим культуру человека качеством является не начитанность, образованность или мощь мыслительного аппарата, а хороший вкус. Вкус – индикатор качества личности. Вкус – редкий дар, которым природа не разбрасывается, а выдает только избранным, в награду за какие-то особые заслуги. Это как почетный диплом. Человек может всю жизнь учиться на отлично, а остаться без такого диплома и жить с дурным вкусом. Здесь много факторов, Наследственность среди них не последний. Среда обитания – очень важный. Пейзаж, в котором человек рос.  Язык. Музыка. Вино. Вот не может у человека образоваться вкус, если он всю жизнь пьет самогон или пиво с воблой. И еще:  самая страшная отрава, которая убивает вкус, это деньги.

На вкус американцев уничтожающее влияние оказывает то, что поражает их воображение в детстве. А это Диснейленд. Всесокрушающая химическая атака самым ядовитым концентратом безвкусицы – Диснейлендом. Ребенок еще сидит в рюкзачке на животе у папы, а он уже оглушен и ослеплен. Как только он получает возможность самостоятельно ездить по стране, он, подсевший на истерическую эстетику Диснейленда устремляется в Лас-Вегас – Диснейленд для взрослых, почему-то тесно заставленный дурными копиями архитектурных шедевров всех времен и народов. А «дизайн» интерьеров казино? Ничто в мире не сравнится по степени визуальной зловонности с дизайном казино. Все. Вкус атрофирован навсегда. Американцы любят все делать до конца.

Невзирая на все это, я с нездоровым оптимизмом начинаю свои попытки стать американским дизайнером. По прибытии в Чикаго нам следует пройти через фильтр еврейских организаций, занимающихся устройством и адаптацией вновь прибывших. Я, Светлана и дочь Наталья сидим перед столом очень шумной яркорыжей женщины. Тебя, девочка, - говорит она дочери, мы устроим очень быстро. Ты пойдешь на курсы языка и пройдешь пару семестров в Арт Институте, чтобы иметь в резюме пункт об американском образовании. Параллельно будем подыскивать работу. А вы, седой молодой человек (это мне), на что вы надеетесь? Будете с женой жить на пособие.

Я хотел ее задушить, но подумал, что наверное лучше пока этого не делать. Начал рассылать письма в разные чикагские дизайнерские компании, студии и просто известным дизайнерам. Тогда еще не была широко распространена электронная почта, а самым популярным средством коммуникации был факс. И тут я делаю самую большую ошибку своей жизни. Находясь в эйфории приезда в великую свободную страну, я думаю: - к черту бюрократические письма с предложениями своих услуг, к черту формальные зарегулированные резюме! Я ведь дизайнер в конце концов! Дизайнер в стране повального всеобъемлющего дизайна!

Начинаю готовить рекламную компанию по продвижению себя на достойную моего опыта и таланта (к черту скромность!) работу. Факс позволяет рассылать рисунки. Для меня эта его особенность станет орудием самоубийства. Я начинаю готовить и рассылать своим потенциальным работодателям комиксы. На них нарисовано как я приехал, откуда, какой я гениальный и как меня надо взять в главные дизайнеры. Мы ведь с вами дизайнеры, творческие люди, нам плевать на бюрократические правила, зачем нам скучные резюме. Дизайнер всегда поймет дизайнера, мы ведь мыслим образами. И потом такая неординарная манера представить себя обнаружит во мне неординарную личность!

В ответ – гробовое молчание.

Маугли...

Сейчас я понимаю, что все, кто получил эти мои факс-комиксы, сочли меня сумасшедшим. Позже я узнал, что каждый социальный, профессиональный, или бытовой шаг, каждый чих в этой стране строго регламентирован тысячами инструкций, образцов, норм и клише. Хоть ты дизайнер, хоть кто. Самый распространенный метод анкетирования, опроса и экзамена – поставить птичку в нужном квадратике. Не хочешь – эта страна из мадам Либерти с факелом немедленно превратится в рыжую тетку с пособием.

Что ж, начнем сначала. Я нахожу известного рекрутера в области дизайна: Рита Сью Сигал с офисом в Нью-Йорке. Посылаю аккуратно, сделанное точно по шаблону резюме. О многих заслугах и гениальных озарениях умалчиваю. Ученый уже. Она отвечает, что все очень хорошо, но надо еще немного подучиться. «Вам не хватает хотя бы одного семестра, пройденного здесь в каком-нибудь американском университете», Если такая запись появится в моем резюме, она берется найти мне подходящее место.

УНИВЕРСИТЕТ

Ладно. Я правда не это имел в виду, когда бросал свою студию на Арбате. Ищем, куда может поступить учиться седой кандидат искусствоведения (по-здешнему PhD in Fine Arts). Не хочется уезжать из Чикаго. Нахожу Западно-Мичиганский Университет с умеренной платой за обучение и недалеко от Чикаго. На том берегу озера Мичиган. Всего 157 миль от дома. Завораживает название. Мичиганский. В Мичиганском университете (правда не западном а другом, на востоке штата в Энн Арборе) преподавали Бродский, Аксенов, Довлатов. Еду на интервью. Везу слайды, видео со своими работами, журналы разных стран со своими статьями или публикациями о моих работах. А что? Хватит впадать в другую крайность и прибедняться. А то еще и в студенты не примут. Надо найти золотую середину поведения. Интервью вроде проходит нормально. По крайней мере, я не вижу, чтобы меня принимали за сумасшедшего. Обмениваемся визитками, номерами телефонов, факсов (будь они неладны)... Мы вам сообщим. Окей, спасибо, до свиданья.

Через неделю получаю письмо:

«Уважаемый мистер Дмитрий Азрикан, вы приняты на должность ассошиэйт-профессора (для начала) на кафедру промышленного дизайна с годовым окладом....»

Обморок. Занавес.

Через пару лет я буду выступать в Университете Карнеги Меллон в Филадельфии на научной конференции «Transition», посвященной тому, как меняется профессия дизайнера в связи с изменениями, происходящими в мире технологий и в отношениях к окружающей среде. Передо мной выступит доктор Джей Эпт, бывший астронавт NASA, а после – Джон Джексон, архитектор, автор нашумевшего проекта дома Билла Гейтса.

Под хохот аудитории я расскажу, как я поступал в Western Michigan University, и как я плохо говорил по-английски, «даже хуже, чем сейчас», и как неправильно объяснил, чего хочу, и как они из-за этого не приняли меня в студенты, а приняли в преподаватели.

Громче всех смеялся мой новый друг, профессор Роман Рабей, эмигрант из Польши, с которым у меня связана вся университетская эпопея. Несколько лет назад он приехал сюда из Варшавы с женой Эвой и сыном Домиником. Он преподавал технологию дерева. Роман немного говорил по-русски, вводил меня в курс дела, объяснял, что такое американский университет. Кафедра промышленного дизайна находилась в плачевном состоянии. Самое главное, эта специализация не имела официальной национальной аккредитации от органа, который назывался NASAD – Национальная Ассоциация Школ Искусства и Дизайна. Диплом студенты получали, но он практически мало что значил.

У Романа в Университете были огромные прозводственные площади, где его студенты учились работать на станках с настоящим материалом. У меня кроме унылой аудитории не было ничего. Требования NASAD были более, чем строгие. Я затосковал. Увидев, что Роман тоже не сильно весел, предложил ему объединиться. Решили что наш индастриал дизайн может быть с небольшим древесным уклоном. Во-первых это мебель, во-вторых прекрасная возможность натурного макетирования. Для начала мы оба вступаем в IDSA (американский союз дизайнеров) и получаем документацию по условиям национальной аккредитации. Даем себе год на реформу. Берем еще двух преподавателей. Руководство университета нам верит. Конечно, без Романа, который был вхож во все кабинеты, я бы ничего такого сделать не смог.

Но и Роман скучал бы со своими фанерками. Кафедра промышленного дизайна существовала в неподходящей супер технизированной среде. У нас были два вида занятий – лекции и лаборатории. После долгих уговоров университетских бюрократов, лаборатории были заменены студиями. Ура, я дома! Мы выхлопотали огромное помещение какого-то спортивного назначения, с моими студентами замазали белой краской настенные росписи диснейлендовского стиля, поставили туда чертежные доски, мольберты и компьютеры.

Я не представлял себе, как можно готовить дизайнеров без начальной художественной подготовки. К счастью в Университете был театральный колледж и там кафедра рисунка и живописи для тех, кто учился на театрального художника. Я, с помощью Романа, уговорил начальство театралов, включить студентов кафедры дизайна в число слушателей кафедры рисунка и живописи. После длительных финансовых переговоров, на которых я только кивал головой (Маугли...), театральное начальство согласилось учить наших студентов азам изобразительных искусств. Наяву в отдельно взятом университете случилось единение технической и художественной культур. Ну просто Кватроченто!

Днями и ночами я писал курсы теории, методики и практики дизайна на чужом для меня языке. Наконец все издано и отправлено в NASAD на экспертизу. Еще несколько месяцев и к нам приезжает эксперт NASAD. Еще месяцы бюрократии и наконец мы получаем аккредитацию. Стоимость обучения повышается. Родители студентов недовольны.

Через пару лет в Нью-Йорке проходит международная выставка работ студентов дизайна и архитектуры «Дизайн ХХI-го века. Проектирование для пожилых и инвалидов». Наши студенты берут пять призов из восьми. Родители студентов довольны.

В 1997-м году едем с Романом на Конгресс ICSID (международный союз обществ промышленного дизайна) в Торонто. Я готовлю одного из своих лучших студентов к выступлению на Конгрессе. Он расскажет и покажет, как по-настоящему надо готовить дизайнеров. То, что об этом будет говорить студент, а не профессор, придает шоу особый аромат. На Конгресс прибывает Кендзи-сан с неизменной секретаршей Сумико. Мы пьем и гуляем, Кендзи нравится доклад студента, Роману нравится Кендзи и Конгресс, мне нравится Торонто с европейским флером и трамваем. Сумико тоже наверно что-нибудь или кто-нибудь нравится. Но она непроницаема, как настоящая японская женщина.

Закрытие Конгресса, банкет и концерт. На колонну облокотилась знакомая до боли фигура. Лев, ставший теперь директором ВНИИТЭ.

- Лев Александрович!

- Дима!  

 

Уходим с банкета, идем в ресторан, нависающий над озером Онтарио. Лев с дочерью. Она блестяще владеет английским. Роман углубляется в беседу с дочкой, мы со Львом обсуждаем Конгресс. Он на заседания не ходил. Ходила только дочь. Лев рассказывает про Москву, где теперь что, и кто теперь где. Мы говорим только про сегодняшние дела. Лев теперь Лауреат Государственной Премии России, полученной за разработку и внедрение метода дизайн-программирования в теорию и практику дизайна. Я рад за него. Каждому свое. Дочка Льва с Романом перешли на что-то смешное и покатываются от хохота. Я рад за Романа.

Через несколько недель мне прислали из Москвы журнал с интервью Льва о Конгрессе.

« -  Да, Конгресс был очень интересный и насыщенный. Кстати, там блестяще выступил студент Димы Азрикана».

Значит там я навсегда остался «Димой». Что ж, это меня вполне устраивает.

Продолжаю работу в Университете. Публикуюсь в теоретическом дизайнерском журнале “Design Issues”, в журнале «Innovation», в германском «Form» и в корейском “Industrial Design”.  Вместе со студентами получаем шесть патентов на новые образцы мебели, Вокруг Университета – промышленно развитый Мичиган. Близко от нас компания по оборудованию интерьеров самолетов «Business Jet». Делаем для них ряд дипломных проектов. Другая группа проектов - для гиганта медицинской промышленности Stryker – больничные кровати с электроникой, для компании Prince – элементы автомобильного интерьера, для знаменитой Herman Miller – офисные кресла, для Whirlpool – холодильники.

Кстати, проектируя холодильники, я со студентами затеваю идею дизайна «кухни без холодильника». Холодильник, надо сказать вещь энергоемкая, не экономичная и не очень полезная для хранимых там продуктов. Кроме того, разные продукты требуют для своего хранения разные температуры, разную влажность и разный состав атмосферы. «Кухня без холодильника» должна включать в себя разные емкости для разных продуктов, обеспечивающие различные режимы хранения. Это очень “Environmentally friendly” подход. Дружественный по отношению к окружающей среде, природосберегающий. Кухонные шкафчики превращаются в хранилища с необходимыми для разных продуктов параметрами хранения. А циклопических размеров холодильника не нужен. Когда-нибудь эта идея осуществится и тогда я найду в ящике наш проект и снова посмотрю на него. У меня таких много.

Так я живу пять лет. Три дня в неделю в кампусе, четыре - дома в Чикаго. Три месяца – каникулы.

Иногда приезжают гости из Москвы: известный эргономист Владимир Петрович Зинченко, профессор, доктор наук. Он председательствовал на Ученом Совете ВНИИТЭ, где я защищал кандидатскую. Когда я сильно разошелся, он подергал меня за рукав и прошептал – закругляйся. Это очень помогло. В Москве перед отъездом, когда я начинал скисать от бесконечных хлопот, Светлана говорила, не расстраивайся, думай о том, как мы будем жить в Чикаго на 20-м этаже на берегу озера. Естественно, мы тогда понятия не имели, где будем жить и будем ли вообще, но именно так и произошло. И вот Зинченко гостит в нашей чикагской квартире на 20-м этаже. С балконом над озером Мичиган. На этом же балконе мы часто сидели с гастролерами из Москвы, известными актерами, музыкантами и писателями. Светлана, по журналистской привычки быстро находит общий язык со знаменитостями, Они за ней шли как крысы за флейтой, мы их поили и кормили. Света готовила азербайджанскую долму. Они сидели на балконе и смотрели на озеро.

Аудитория у русских гастролеров здесь была большая, в Чикаго издавна живет многочисленная русско-еврейская диаспора. А до массовой эмиграции из СССР – еврейская. В пригороде Чикаго, в районе Скоки в 70-х годах проживала самая большая в мире община людей, выживших во время Холокоста. В 1977-м году здесь произошло событие, потрясшее всю Америку. Местные неонацисты  решили устроить угрожающий марш по улицам Скоки, где каждый шестой житель прошел через Холокост. Абсолютно все население пригорода, включая стариков и детей, вышло на улицы, перегородив их и держа в руках лопаты, ружья, палки, ломы и другие тяжелые предметы. Орава погромщиков потопталась и ушла.

Вернемся к нашей чикагской жизни. После Зинченко нас два раза навещает заместитель Соловьева Владимир Михайлович Мунипов, тоже эргономист и тоже доктор психологии. Тоже живет у нас. Рассказывает невероятные истории из российской жизни.

Шумно сваливается на голову Герман Беккер, дизайнер, которого я приметил на бакинском Интердизайне. Он прекрасно рисовал, но иногда ему изменял вкус и он замусоливал эскиз массой ненужных подробностей. За ними пропадал смысл. Надо было во-время выдернуть лист из-под его рук. Я примерно знал, когда наступает этот момент и где бы я, как координатор, не находился, бежал к Герману, выдергивал у него чертеж или эскиз и быстро убегал. Окружающие нас иностранные дизайнеры никак не могли понять смысла этих сцен. Какие у них были идеи на этот счет, я даже представить себе не могу. Мы это все весело вспоминали, дизайн он бросил и приезжал в Штаты к своим партнерам по фармацевтическому бизнесу.

НЕЗАВИСИМЫЙ ДИЗАЙНЕР

Несмотря на все успехи на преподавательском поприще я постепенно понимаю, что преподавание - не мой путь. Тянет обратно в проектную работу. Хотя надо сказать, что мои ближайшие соратники в Москве с успехом стали преподавать. Алексей Синельников и Марина Михеева добились открытия кафедры дизайна в Бауманке, где успешно преподают по собственным программам по сей день. Лена Рузова - моя правая рука в большинстве радиоэлектронных дизайн-программ ВНИИТЭ, сейчас профессор и Ученый Секретарь Строгановки, Иван Баталов - звезда автодизайна в моей студии, сейчас также преподает в Национальном Институте Дизайна в Москве. А мне начинает надоедать университет. Слишком зарегулированная жизнь. Я делюсь этим с Муниповым в один из его приездов. Он советует бросать профессорскую работу. «Это не для тебя. Ты должен вернуться к самому себе». Он психолог и он абсолютно прав.

Тут подворачивается вакансия в компании по проектированию и строительству промышленных выставок, всевозможных автошоу, и прочих подобных мероприятий в различных отраслях (электроника, медицина, машиностроение и т.д.) и по всему свету. Проектирование такой выставки – это обычно синтез архитектуры и дизайна. Делать надо быстро и потом ездить и наблюдать за монтажом. Я осваиваю новейшие компьютерные программы, для чего лечу в Нью-Йорк подучиться у дочери, которая тоже работает в этой сфере.

Ура, свободен, свободен, свободен наконец!

Меняем квартиру на озере, которая была хороша еще и тем, что оттуда был прямой выезд на хайвэй в Мичиган, на таунхаус в зеленом пригороде Чикаго. Теперь этот хайвэй мне не нужен. Я начинаю ездить на монтажи: Париж, Женева, Кёльн. В Париже строим по моему проекту выставку американской автопрокатной компании Alamo. Ввиду необычности форм и конструкций все работы производят в мастерских киностудии. В сборочном цеху натыкаюсь на роскошную карету. Спрашиваю, из какого фильма. Мастера отвечают, что это карета, в которой снимался Жерар Филип в фильме «Фанфан Тюльпан»  и что она была сделана именно здесь.

Наконец мы с нашим парижским подрядчиком едем на монтаж выставки через весь город. В Париже я впервые. Я спрашиваю Симона (так его звали): - Подожди, а где Гранд Опера? Здесь же где-то должна быть Гранд Опера?

Он говорит: - Ты когда последний раз был в Париже?

Я говорю: - Не был никогда, первый раз здесь.

- А откуда знаешь, где Гранд Опера?

Рассказываю, что в нашей бакинской квартирке над тахтой висела огромная карта Парижа, которую я где-то на что-то выменял,

- Да вот она Гранд Опера, в лесах. Ремонт и реконструкция...

Эти европейские поездки вызывают у нас со Светланой невероятную страсть к путешествиям и теперь мы живем от одной Европы до следующей. Мы называем это поездками на родину. И в самом деле, родина у человека не там, где он физически появился на свет, а там, с чем связано его мироощущение, там, где живут его любимые звуки, краски, очертания. Для меня это страны «винного пояса», как я его называю, пребывая в глубоком убеждении, что вовсе не цивилизация породила виноделие, а напротив, виноделие породило цивилизацию.

 «Виноград, который превращается в вино, и есть связующая основа цивилизаций и культур, объединенных в Винный Пояс Земли.

Чему нас учит история? Бродили, мол, дикие до неприличия люди, потом они постепенно перешли от охоты к земледелию, стали оседать, строить жилища, писать и рисовать, придумывать законы. Так появились цивилизации и народы, которые в свободное от работы время помимо прочего научились делать и вино.

Какое заблуждение. Все было наоборот. Бродили дикие до неприличия люди. Однажды на дне забытого глиняного сосуда забродил виноградный сок. Его выпили, обалдели, научились делать вино. Вино разбудило творческое воображение, люди стали сочинять музыку, петь, танцевать, подолгу смотреть в звездное небо и мечтать. Отсюда пошла культура и цивилизация. Слово «симпозиум», прочно связанное в нашем ущербном сознании с собранием кандидатов и докторов наук, на греческом языке означает «совместное распитие»...

Вино первично, цивилизация вторична. Она его продукт. Когда в Винном Поясе — в Древней Греции, в Междуречье, в Риме уже процветали науки и искусства, в будущих Пивном и Водочном поясах все еще бродили дикие до неприличия люди. Хотите понять историю — изучайте энологию, науку о винограде и вине.

И еще один эпизод в доказательство:

Ренессанс начал свое шествие из Флоренции. Флоренция — центральный город Тосканы, самой винодельческой области Апеннинского полуострова. Античные и ренессансные культуры обязаны своим расцветом виноделию, а мы обязаны этим культурам и народам, мы у них в долгу. И чем платим? Обрекаем, например, Грецию на нищету. Почему человеку, честно трудившемуся всю жизнь, гарантирована пенсия, а страна, подарившая миру фундаментальные культурные ценности, должна бороться за выживание? Надо дать Греции достойную пенсию. В знак благодарности. И не морочить ей голову. Думаю, средств для этого у развитых в технологическом отношении государств вполне достаточно. Позднее, если понадобится, распространить этот опыт и на другие страны Винного Пояса».

(Д. Азрикан, «А завтра сделать это снова». Газета.ру  04.07.2012)

Исходя из этой доктрины, строятся маршруты наших путешествий.

Плюс Израиль (родина предков), плюс Япония (родина Кендзи), плюс Мексика (море и текила), плюс Гавайи (просто нельзя пройти мимо).

В промежутках между поездками работаю. В Америке все непросто. Выставочный дизайн в отличие от европейского глубоко травмирован здешними вкусами, сформировавшимися на идеалах Диснейленда и Лас-Вегасовских казино. Плюс неимоверная власть менеджера по продажам на всех этапах проектирования и производства. Salesman (менеджер по продажам) в этой стране фигура номер один. Ему нельзя противоречить, потому что считается, что он знает все заранее. Ему как бы божьим откровением известно все, о чем думает клиент. Клиент это Бог. На него можно только молиться. Salesman – Папа Римский, он один точно знает, чего хочет Бог. Все. Весь остальной персонал – еретики, которых надо сжечь. Особенно дизайнеры. Этих четвертовать.

Однажды я сидел за компьютером, а сзади меня стоял шеф компании. Тут подошел сияющий salesman и сообщил шефу об успешной продаже проекта очередному заказчику. Проект делал я. Об успехе услышал впервые. Шеф поздравил менеджера по продажам: - Прекрасная работа, молодец! И пожал ему руку через мою голову. Это норма. Дизайнер для них никто. Проект продается исключительно благодаря усилиям продавца, который летает только бизнес-классом и живет только в пятизвездочных отелях. А не продается исключительно по вине дизайнера.  

У нас был salesman по фамилии Wisniewski. Из русских или из поляков, он сам толком не знал. Поднимал трубку и говорил – Уизнюски!

Я его поправлял: - Слушай, какой ты «Уизнюски», ты Вишневский, Cherryman.

У этого Вишневского была блестящая методика привлечения клиентов. Зная американскую помешанность на спорте, он до начала переговоров выяснял, где учился его будущий клиент и как назывались бейсбольные и футбольные команды этого университета. В первом же разговоре с ним, он спрашивал: - А где вы учились? Оооо, в Йеле! Я помню как ваши «Тигры» сделали наших «Южных Орлов» в финале Лиги! Это была игра века!

Все. Клиент у него в кармане. Среди менеджеров по продаже тоже попадаются таланты.

Однажды мы делали выставку для германской станкостроительной компании, которая должна была пройти в Чикаго. Ага, решил я, наконец сделаю что хочу. Элегантный европейский дизайн без Диснейленда. Сделал. Все только переглядывались. Приехал заказчик по имени Маркус. По моему акценту он определил, что я из России и мы беседовали на русском. Он был родом из бывшей ГДР. Проект ему понравился. Он сказал, что это настоящий европейский дизайн.

Мои начальники и менеджеры по продажам были потрясены. Как можно продать такую серятину без Микки Маусов и без пластмассовых букв, каждая из которых отбрасывает по три тени разных цветов:

- Ты что, знаешь немецкий? - спрашивают.

- Нет, Маркус знает русский.

Немая сцена. Обе эти страны для них – чужая планета, а мы с Маркусом – Маугли.

ДОМ

После нескольких лет пребывания в компании я понимаю, что технологический прогресс достиг такого уровня, при котором дизайнеру вовсе не обязательно ездить «на работу». Одну из комнат в нашем небольшом таунхаусе мы с женой решаем переоборудовать в студию и наполнить современной компьютерной и коммуникационной техникой. Теперь я независимый дизайнер. Периоды напряженной, буквально круглосуточной, работы чередуются с периодами ожидания заказа. Голова, однако, у дизайнера устроена таким образом, что он не бывает безработным. Без-зарплатным да, случается, но безработным – ни разу.

Если дизайнер вдруг замирает и смотрит вдаль, это неправда – он не смотрит вдаль, он что-то рисует в голове.

Знакомые беспокоятся, а вот как у меня дома, окружают ли меня шедевры мирового дизайна, какие именно? Для ответов на эти вопросы у меня есть кресло Ле Корбюзье, посуда Тимо Сарпаневы, светильники Инго Маурера и Акилле Кастильоне.  Я не воспринимаю дом, как вместилище вещей. Я смотрю вдаль и вижу в каких чудовищных домах мы живем. Прямоугольные пространства, заполненные ненужностями: панически толпящаяся по всей квартире мебель, какие-то бессмысленные объекты, прилипшие к стенам «для красоты», или ради той же «красоты» приговоренные к пожизненному заточению в застекленных шкафчиках ... За что?

«Мир дому твоему» - я воспринимаю это изречение как задание на проектирование. Вместо проектирования этих тупых бесчеловечных коробок, с бесконечными побрякушками внутри, надо проектировать Дом как Мир. Как целое. Я начал свою карьеру дизайнера с понимания и ощущения окружающей нас среды как комплекса миров, а не бесконечного набора вещей. Я ненавижу вещи. Я постоянно хожу по квартире и прячу вещи, а они вылезают снова. Я не знаю никого более агрессивного, чем вещь. Причем, чем она меньше, тем страшнее. Они ползают по квартире как тараканы.

Я смотрю вдаль и вижу дом, где мебель – не набор предметов, а часть формообразующей структуры жилища. Оболочка дома может образовывать все необходимые  выступы и впадины. Она совершенно не обязательно должна состоять из взаимно перпендикулярных плоскостей. Концепция прямоугольного пространства (коробки) сложилась из технологических причин, а вовсе не из антропологических надобностей. Выступы и впадины - это то, что позволяет организовать пространство, исходя из трех геометрически базовых уровней обитания. Ходить (пол), сидеть-лежать (стул, кресло, кровать, диван), есть-пить-работать (стол). Тут надо сделать оговорку, что далеко не во всех культурах присутствуют именно три геометрических уровня. Многие африканские и азиатские народы довольствуются одним, а японцы – двумя уровнями.

Я вижу дом из мягких криволинейных поверхностей. В этом нет ничего нового, люди ведь жили и в пещерах, и в шатрах, а в итальянской Апулии и сегодня живут в круглых домах. Современные технологии, материалы и методы параметрического компьютерного формообразования в дизайне и в архитектуре позволяют совершить настоящую революцию в концепции человеческого жилища. Произведения британского дизайнера-архитектора Захи Хадид (да, она женщина) подтверждают, что лед нашей прямоугольной жизни наконец тронулся.

Заха Хадид не только женщина и британка, она еще и иракского происхождения. Это немного ломает наши представления о том, откуда берутся пророки и прозрения. Правда, в студенческие годы она была очень увлечена новаторскими течениями русского авангарда и ее ранние работы навеяны полотнами Казимира Малевича и графикой Эль Лисицкого, о чем она никогда не забывает упоминать. Равновесие в проблеме происхождения пророков восстанавливает другой ясновидец, мужчина и сефард Сантъяго Калатрава, чьи мосты, здания, башни и перекрытия категорически убеждают нас в наступлении новой конструкции и иной эстетики окружающей предметной среды.

Но вернемся к дому недалекого будущего.

Представьте: чуть вогнутая стена. Днем это то, что раньше называлось окном. Теперь это «стена» переменной прозрачности, от абсолютной до светонепроницаемой. Вечером, или когда захотите, эта «стена» - экран того, что сегодня называется монитором компьютера или экраном телевизора. Нет больше ни компьютеров, ни телевизоров – все это единая гибкая всепроникающая система второй аудио-визуальной реальности бытия с разбросанными экранами. Все необходимые в доме хранилища одежды, посуды, книг (останутся ли они?) живут внутри полых оболочек жилища и больше не заполняют ваш мир комодами, шкафами, стеллажами или ящиками.

В таком доме не надо покупать кровать или выносить стол. Их просто нет.

Этот мой воображаемый дом – ахроматический, черно-белый. Ведь любое другое цветовое решение неиэбежно приводит к раздражающим и болезненно действующим на психику диссонансам: ковер красных тонов на стене, лиловый диван под ним, стол с зеленой скатертью  и розовой посудой, голубой Айвазовский в раме, оранжевые стены и пестрое ковровое покрытие пола с полосатой дорожкой -  вот кошмары человеческого бытия.

Я не люблю ходить в гости. После этого мне требуется много времени, чтобы восстановить равновесие. Я люблю ездить в места, наполненные гармонией. Почти все они почему-то столпились у берегов Средиземного моря. Иногда мне хочется написать об этом, но я всегда помню японскую мудрость:

«Прежде чем начать писать, посмотри как красив чистый лист бумаги».

Дмитрий Азрикан,

Чикаго