Дизайн умер. Да здравствует дизайн.

Дмитрий Азрикан

Я пишу этот текст на правах «чужого». Чужой - моя профессия. Чужому виднее.

Я пошел в школу в Екатеринбурге, где смеялись над моим киевским акцентом. Я заканчивал школу в Баку, где потешались над моим уральским говором. В Москве вежливо терпели мой бакинский русский.

Я поступил на работу во ВНИИТЭ с дипломом Азербайджанского Политехнического по специальности инженер-механик и очень неуютно чувствовал себя среди выпускников МАРХИ и Строгановки... Бакинский механический факультет был для меня единственным  доступным тогда местом обучения. 1952-й, борьба с «космополитизмом», ни архитектурное, ни художественноное образование мне не светило. Во ВНИИТЭ тоже взяли с большим скрипом и по личному настоянию ЮБ. Это было сразу после бегства Игоря Голомштока.

Теперь я живу в США. Уже 24 года. Несколько лет был профессором в Western Michigan University, где студенты и коллеги героически терпели мой русский акцент, сейчас дизайнер freelance. В качестве уже официально чужого, хочу поделиться некоторыми мыслями с российскими дизайнерами.

По приезде в Штаты в 1992-м году я обратился к известному рекрутеру в области дизайна: Рите Сью Сигал с офисом в Нью-Йорке. Изучив мои резюме и портфолио она пришла к выводу, что мне не хватает хотя бы одного семестра, пройденного в каком-нибудь американском университете. Если такая запись появится в моем резюме, она берется найти мне достойное место.

Я прохожу интервью в Западно-Мичиганском Университете в качестве абитуриента по специальности Industrial Design и через неделю получаю письмо:

«Уважаемый мистер Дмитрий Азрикан, вы приняты на должность ассошиэйт-профессора (для начала) на кафедру промышленного дизайна.»

Я не собирался начинать преподавательскую карьеру, но так получилось.

Кафедра промышленного дизайна, которую я получил, не имела официальной федеральной аккредитации от органа, который называется NASAD – Национальная Ассоциация школ искусства и дизайна. Диплом неаккредитованного факультета не давал хороших перспектив окончившим его студентам. Меня это совершенно не устраивало. Какой смысл тогда будет в моей работе? Программа, по которой работала кафедра, на мой взгляд никуда не годилась. И это в штате Мичиган – лидере американской индустрии! Мне пришлось с нуля разработать свою авторскую программу, переманить на свою кафедру профессора того же университета по технологии дерева с великолепной опытной производственной базой и пригласить на работу еще двоих преподавателей. Однако азы художественных дисциплин преподавать было некому. Набирать команду новых педагогов начальство естественно и категорически отказалось.

На счастье, в тот же университет входил колледж театра и изобразительных искусств. Я договорился о том, чтобы мои студенты брали там несколько курсов. В связи с этим резко возросла стоимость обучения и родители студентов подняли бунт. Пришлось на моем московском английском обьяснить им, что карьерные перспективы для выпускников аккредитованной кафедры резко возрастут. Я сильно рисковал, совершенно не было уверенности, что NASAD поймет и примет мою программу. Она значительно отличалась от всего, на чем здесь работали дизайнерские учебные заведения.

Тем не менее через год скрупулезного изучения и месяц пребывания посланника NASAD в моем офисе моя кафедра получила аккредитацию впервые за много лет ее существования.

Еще через пару лет в Нью-Йорке проходит международный конкурс работ студентов дизайна и архитектуры «Дизайн ХХI века. Проектирование для пожилых и инвалидов». Мои студенты получают пять призов из восьми.

Тем не менее моя кафедра продолжает административно входить в технологический колледж. Отсюда иногда возникают комические ситуации. Например, я посылаю студентов в технические музеи чтобы делать наброски с натуры. Это тренирует глаз и руку, а голове помогает понять как устроены разные механизмы. Родители звонят декану с жалобами. Вместо того, чтобы в свободное время играть в бейсбол, как все нормальные подростки, их чада должны плестись незнамо куда и заниматься черт-те чем. Декан вызывает меня и делает нагоняй: - Почему они не могут найти картинку в сети и срисовать ее с монитора?  Dean, (декан, в смысле), говорю, но тогда пропадает суть дела. В музее они трансформируют трехмерный феномен в двухмерный рисунок и в этом состоит работа их воображения. А с монитора они просто скопируют уже готовую картинку.

Поездив со своими учениками по дизайнерским отделам крупных компаний, а их в штате Мичиган более чем достаточно, я стал довольно критически относиться к американскому промышленному дизайну. При наличии ярких исключений из общей картины он показался мне достаточно примитивным и, в массе своей, безвкусным. В чем дело?

Лучше всех на этот вопрос отвечает знаменитый возмутитель спокойствия, всемирно известный американский теоретик дизайна Виктор Папанек:

«В США промышленный дизайн  был порождением Великой  депрессии. 

На рынке времен Великой депрессии производителю требовались новые хитроумные трюки для увеличения доходов от продаж, и промышленный дизайнер модифицировал изделия, стремясь к улучшению внешнего вида и уменьшению расходов на производство и продажу.

Это корень зла. А результат его – недостаток вкуса. Американская предметная среда заполнена множеством совершенно безвкусных вещей. Довольно давно родившись и существуя в самых разных цивилизациях и эпохах, я понял простую вещь. Самым главным и определяющим культуру человека качеством является не начитанность, образованность или мощь мыслительного аппарата, а хороший вкус. Вкус – индикатор качества личности. Вкус – редкий дар, которым природа не разбрасывается, а выдает только избранным, в награду за какие-то особые заслуги. Это как почетный диплом. Человек может всю жизнь учиться на отлично, а остаться без такого диплома и жить с дурным вкусом. Здесь много факторов, наследственность среди них не последний. Среда обитания – очень важный. Пейзаж, в котором человек рос.  Язык. Музыка. Вино. Вот не может у человека образоваться вкус, если он всю жизнь пьет самогон  или пиво с воблой. И еще: самая страшная отрава, которая убивает вкус, это деньги.

На вкус американцев уничтожающее влияние оказывает то, что поражает их воображение в детстве. А это Диснейленд. Всесокрушающая химическая атака самым ядовитым концентратом безвкусицы – Диснейлендом. Ребенок еще сидит в рюкзачке на животе у папы, а он уже оглушен и ослеплен. Как только человек получает возможность самостоятельно ездить по стране, он, подсевший на истерическую эстетику Диснейленда, устремляется в Лас-Вегас – Диснейленд для взрослых, почему-то тесно заставленный дурными копиями архитектурных шедевров всех времен и народов. А «дизайн» интерьеров казино? Ничто в мире не сравнится по степени визуальной зловонности с дизайном казино. Все. Вкус атрофирован навсегда. Американцы любят все делать до конца.

Сейчас, уже много лет я работаю в сфере экспо-дизайна, что позволяет мне быть в курсе состояния и развития мирового дизайна в целом. Прихожу к печальным выводам.

На XXIX Генеральной Ассамблее ICSID в Кванджу (Южная Корея, 2015 г.) было принято следующее определение дизайна:

«Промышленный дизайн – это стратегический процесс решения задач, являющийся движущей силой инноваций, основой делового успеха и ведущий к повышению качества жизни посредством инновационных продуктов, систем и опыта.

Также промышленный дизайн является мостом между реальностью и возможностью. Эта междисциплинарная профессия использует творческий потенциал для решения задач и принятия решений с целью улучшения уже имеющейся продукции, систем, услуг, опыта или бизнеса. По сути своей промышленный дизайн формирует более оптимистичный взгляд в будущее путем преобразования проблем в новые возможности. Промышленный дизайн связывает инновации, технологии, исследования, бизнес и потребителей для выработки новых ценностей и конкурентных преимуществ в экономической, экологической и социальной сферах.

Промышленный дизайн ставит человека во главу угла любого процесса. Профессионалы в данной сфере приобретают глубокое понимание потребностей пользователя посредством эмпатии и применения прагматичного, ориентированного на потребителя подхода к решению задач с целью создания продуктов, систем, услуг и приобретения опыта. Промышленные дизайнеры являются участниками стратегического процесса по созданию инноваций и находятся в уникальном положении, позволяющем им объединять различные профессиональные дисциплины и деловые интересы. Они осознают экономическое, социальное и экологическое влияние своей деятельности и свой вклад в улучшение качества жизни».

Сравните этот текст с формулой, предложенной еще в 1950-х гг. педагогом знаменитой Ульмской школы дизайна в Германии Томасом Мальдонадо и принятой в 1969 г. конгрессом ICSID: «Дизайн является творческой деятельностью, цель которой — определение формальных качеств предметов, производимых промышленностью. Эти качества формы относятся не только к внешнему виду, но, главным образом, к структурным и функциональным связям, которые превращают систему в целостное единство (с точки зрения как изготовителя, так и потребителя). Дизайн стремится охватить все аспекты окружающей человека среды, которые обусловлены промышленным производством».

Чем отличаются две формулы? В мальдонадовском еще теплится душа, там говорится о творчестве и форме. В постановлении южнокорейского «Пленума ЦК» никаких следов души уже не осталось. Ни звука о творчестве, ни намека на форму, ни, естественно, пронеси Господи, упоминания о красоте. The case is closed, forget it…

Непомерная длина текста в южнокорейской версии явно свидетельствует о том, что его авторы не очень понимают, что они хотели бы сказать. Смешно также и то, что дизайнеры в отличие от инженеров, врачей и балерин периодически собираются и стараются заново обьяснить себе и людям, чем же они все-таки занимаются... Наверное они и сами этого не знают, отсюда такая нервозность.

Попробуйте заменить в этом определении сферу деятельности и название профессии на любое другое. Хотя бы на одно из этих -  «промоутер», «аквизитор», «андеррайтер», «мерчандайзер», «экаунт-менеджер», «фандрейзер» и т.д., и т.п. ... Правда ведь, от этой замены ничего в иксидовском определении профессии корректировать не придется. Оно прекрасно подойдет ко всякому модному сегодня промыслу независимо от степени его идиотизма. Занятие «дизайнер» незаметно стало одним из видов этой пошлой суеты. Подтверждением такого печального открытия служит первая попытка возрождения в России практики международных проектных семинаров «Интердизайн». Темой семинара проекта «Restart Interdesign Russia”, прошедшего в этом году в Тольятти стала: (держитесь за стул) – «Идеальный алгоритм фандрайзингового проекта».

А что?  Ведь в приведенном определении ICSID нет ни звука о гармонии, красоте, форме... Ни звука о том, что промышленные дизайнеры делают все это через глубокое понимание и острое чувство формы, пользуясь даром, которым бог обделил всех остальных участников «стратегического процесса». Я специально привел это громоздкое описание полностью, чтобы было видно, чего в нем нет. Согласно этому тексту любой вид времяпрепровождения и старания теперь можно совершенно обоснованно считать дизайном.

На мой взгляд, ICSID совершил самоубийство, закрепив результат сменой не только определения профессии, но и своего собственного названия. Из него ушли слова «промышленный дизайн», замененные просто «дизайном». Теперь это не ICSID а World Design Organization. То есть тут тебе и маникюрши и парикмахеры и бог знает какие еще фандрейзеры...

В 1992-м году, начиная свою американскую одиссею, я был на презентации молодого и очень успешного итальянского дизайнера в Чикагском доме архитекторов. Ему задали стандартный для таких случаев вопрос: - В чем секрет Вашего успеха? Его ответ: - Я никогда не думаю о потенциальном покупателе и делаю только то, что нравится мне самому.

Через пару лет я привез своих студентов из Западно-Мичиганского Университета в компанию Prince (Холланд, штат Мичиган), которая занималась дизайном автомобильных интерьеров по заказам фирм-автогигантов (Форд, Крайслер, Дженерал Моторс). Один из руководителей компании провел экскурсию и прочел студентам небольшую лекцию. В заключение он так напутствовал моих учеников:

- Никогда не делайте то, что кажется вам "cool". Просто в точности выполняйте все, что вам велит менеджер по маркетингу.

Дизайн был порожден рынком. «Дизайн — это то, что заставляет звенеть кассу». Так говорил циничный Раймонд Лоуи.

Сегодня рынок убивает дизайн подобно Ивану Грозному с репинского полотна.

Ярким примером этого процесса служит судьба дизайна автомобиля. По сути самый «современный» навороченный шедевр ничем особо не отличается от своего дедушки образца 1908-го года по фамилии Ford-T. Железный кузов, с тремя отделениями – мотор, салон, багажник. Четыре колеса. Фары, подфарники, крылья, стоп-сигналы. НИЧЕГО не изменилось, мы попрежнему ездим в Ford-T, с немного приглаженными очертаниями. Варьируются линии абриса и косметика – брови, ресницы, губы, вчера в моде широкая пасть, сегодня узкая, вчера зубы наружу, завтра задница от плеча и бампер в пол ... Концептуально же автомобиль остается железным корытом с дырками, прорезанными для окон. Все. И это уже более ста лет.

Застой.

Гепард развивает скорость близкую к хорошей машине, но слышал ли кто-нибудь, что гепард столкнулся с другим и разбился? Нет, потому, что во-первых у него прекрасно развиты органы чувств. Во-вторых, даже если по пьяни или спросонья такое произойдет, он не разобьется потому, что в отличие от наших тойот, он упругий , хотя очень прочный, и не жесткий. Это вам не жестянка, которая безвозвратно мнется, не стекло, которое разбивается и он не покрыт краской, которая отваливается. Героическая попытка дизайнера BMW Криса Бэнгла сломать лед и сделать кузов упругим в виде каркаса, покрытого эластичным материалом, была безжалостно растоптана менеджерами по продажам и прочими агентами рынка. А ведь BMW GINA 2008-го года была очень перспективной идеей, основанной на примерах природы и биоморфных принципах. Автомобиль мог бы стать родственником гепарда, его скелет стал бы упругим и прочным, но не жестким. На нем – мускулатура и шкура. Современные материалы позволяют это делать. Окна? К черту окна, сегодняшние фантастические технологии позволяют сделать «шкуру» переменной прозрачности, рисунок которой программируется водителем или в зависимости от времени суток. Кроме того прозрачность может быть векторной, то есть «шкура» машины может быть прозрачной изнутри и непрозрачной снаружи.

У машины должны появиться органы чувств.  Этому направлению повезло немного больше – постепенно появляются «думающие» и «чувствующие» автомобили. Но это диктуется борьбой за безопасность и такие проблемы решаются не средствами дизайна, а совсем в других лабораториях. Хотя и там, думаю, шеи мыслящих людей сжимает кровавая рука сэйлсмена.

Странно, почему компьютерные технологии в отличие от промышленного дизайна  развиваются так стремительно, будто там, в этих дебрях Гугла, Делла или Хьюлетт-Паккарда не водятся хищные мерчандайзеры, убивающие все, что шевелится. Или просто они так далеки от понимания того с чем имеют дело, что не в силах помешать развитию. Это ведь не то, что придти в отдел дизайна и сказать «Нет! Такое синее и круглое покупать никто не будет! Все делать зеленое и полосатое!»

Представляю, приходит такой менеджер по продажам на репетицию в театр Барышникова в Нью-Йорке и говорит: - «Миша, а чего там у тебя вот эта пара все время стоит и ничего не делает? Пусть прыгает, зритель любит когда прыгают, поверь моему опыту...»

Итак, задавленный рынком, дизайн теряет энергетику, творческий импульс и чувство благородства своей миссии, на котором он вырос. Энергетика вытекла из него и заполнила архитектуру, на наших глазах совершающую невиданный рывок в будущее. Эта энергетика, основанная на чисто дизайнерском, но уже утраченном в дизайне, ощущении свободы творчества, стремлении к новизне, тяге к новым материалам, к новым средствам и путям формообразованния, взрывном увлечении компьютерными технологиями создания формы, фрактальными параметрическими фантазиями, все это буквально взорвало архитектуру, превратив ее из почтенного старомодного занятия в средство лавинного революционного преобразования среды обитания. Такого увлекательного периода архитектура не переживала никогда, включая короткий миг конструктивизма.

К сожалению, в последнее время возникает все более явственное ощущение, что промышленный дизайн сдает свои гуманистические позиции, отодвигается в тень другими подвижниками технического и духовного прогресса, и, попросту говоря, умирает. Его убивает маниакальная сосредоточенность на вещах. Так дизайнера учат, такие примеры находит он в прошлом, Так живут люди, так живет он сам. Человек живет в мире вещей.

Однако ключевое слово в этом банальном высказывании не «вещь», а «мир». Вещь надо всегда рассматривать как часть, как деталь, как элемент мира. И проектировать надо не вещи, а комплексы, множества, ряды, ансамбли и миры. Эту бредовую на первый взгляд идею я превратил в затею и испытал на практике, разрабатывая первую в стране дизайн-программу для компании, включающей 32 предприятия и выпускающей 1200 видов электроизмерительных приборов. Проект позволил сформировать представление о трехмерной или трехмИрной модели объекта дизайнерской деятельности.

Концепция была изложена в статье «Методическая модель объекта дизайна» и опубликована в журнале «Техническая Эстетика», №9 в 1982-м году. Всем, кто хочет сохранить промышленный дизайн как вид творчества, советую внимательно эту работу перечитать. Я самонадеянно думаю, что дизайн выживет, если перейдет на новый уровень мышления. Также как архитектура возродилась, освоив новые средства формообразования (зародившиеся, кстати в лоне промышленного дизайна), так же и дизайн сможет возродиться, обновив свой тип рефлексии и мироощущения.

Вкратце. Допустим вы проектируете холодильник для фирмы Сименс. Отнеситесь к нему как элементу одновременно трех миров, точке, где они скрещиваются.

Первый – мир вообще всех холодильников. Найдите какого нехватает. Иначе кому он будет нужен?

Второй мир, или среда – это кухня или где там вы собираетесь его водрузить. Он должен в нее вписаться.

И третий мир – это мир бренда Сименс, его фирменный стиль, его аромат, его слава. По отношению к компании честнее будет отказаться от проекта единичного изделия и сказать, что вы хотите спроектировать весь ряд холодильников Сименс. Убедите заказчика, что вы обнаружите там много лишнего и он получит большую прибыль при меньших затратах.

Обратимся ко второму миру – среде будущего обитания вашего шедевра. Исследуя кухню как самый вероятный вариант такой среды, вы можете притти к неожиданным выводам. Так случилось, когда мы с моими студентами в Western Michigan работали над проектом холодильника для компании Whirlpool. Сразу скажу, что вместо холодильника для кухни мы спроектировали кухню без холодильника. Оказалось, гораздо экономичнее сделать часть всех этих кухонных шкафчиков хранилищами продуктов, поддерживая в каждом из них наилучшую для конкретного содержимого температуру, влажность, газовый состав, степень герметичности и т.д. В итоге оказалось, что такая кухня обеспечит и большую экономию электроэнергии и лучшую сохранность продуктов. Всегда надо рассматривать свой объект проектирования, как точку пересечения трех равноважных множеств или вселенных.

Затронув тему кухни, взглянем на дом, точнее на его жилой интерьер, с той же позиции трехмЕрной-трехмИрной модели. Дом, я имею в виду его внутренность, интерьер, квартиру, - очень плохое место, он засоряется множеством вещей. Они ползают по квартире как тараканы, размножаются и не дают вам жить. Я терпеть не могу вещи. Жилище вполне может обойтись без них, как это блестяще доказывает традиция японского дома.

Ключевую роль в дизайне жилища играет система уровней жизнедеятельности, уровней не смысловых, а чисто геометрических. В европейском жилище их три. Это пол, уровень по которому человек ходит и на котором стоит. Второй уровень – то на чем мы сидим и лежим - стулья, кресла, скамейки, диваны, кровати и т.п. Третий уровень -  то, на чем едим, пьем, пишем – столы. Все остальное это хранилища – шкафы, полки, комоды, стеллажи. В японской культуре таких уровней всего два – пол и низкий стол, поверхность которого отстоит от пола на половину меньше, чем высота нашего стула. Это порождает неповторимый лаконизм и божественную чистоту японского жилища.

Я думаю, если творчески и раскованно подходить к проектированию жилого интерьера и не принимать за неприкосновенную догму систему европейских уровней, можно сделать настоящую революцию в дизайне жилища. Переплетение уровней, заложенное в саму конструкцию внутренней оболочки дома может во многом освободить его внутреннее пространство. Вместо того, чтобы тащить в жилище корявые предметы, называющиеся мебелью, можно использовать переплетения уровней в утилитарных целях. Важно не принимать устоявшуюся уровневую схему за нечто неприкосновенное. Например можно переместить уровень ходьбы с первого на второй и ходить там же, где сидят. А нижний уровень, тот по которому сегодня ходим, использовать только там, куда нужно опустить ноги при сидении. Мы ведь не умеем сидеть поджав ноги. Есть еще третий вариант уровневой системы, где поверхность всего одна - пол. Это другая культура, мусульманская, и мы так не умеем. Могут, правда, заставить когда-нибудь...

Другой надоевшей догмой является геометрия внутренного пространства. Почему всегда параллелепипед? Это же тюремная камера. Пещера с корявыми стенами радует гораздо больше. А в Апулии, например, люди обитают в круглых домах.

Но забудем об этом.Мне кажется, если в проектировании жилого интерьера дизайн и архитектура сольются в единую профессию, это спасет промышленный дизайн от полного вымирания. Я мечтаю о доме без вещей.

Замысловатая геометрия пересекающихся, перетекающих друг в друга уровней, контрасты чистых и фрактальных поверхностей, стены, превращающиеся то в экраны, то в окна...

Никаких вещей. Уже сегодня человечество, уткнувшееся в мобильники, убедилось, что без вещей вполне можно прожить. Без книжных шкафов точно. И без письменных столов, как следствие. Без телевизоров – уже почти, они уже почти часть стены.

Мир дому твоему. Гениальная мысль. Не обилие вещей, а ансамбль, система, симфония – мир, предметный мир, имеющий замысел, смысл, цель и гармонию, которая эту цель выражает. Дизайн убил себя, отдавшись вещи, мещанскому культу вещи. Если он хочет выжить и сосуществовать с архитектурой, которая гораздо лучше и раньше почувствовала роль ансамбля, он должен родиться заново и на других принципах. 

У меня перед домом в чикагском пригороде есть небольшое озеро. Туда весной прилетают гуси, все лето щиплют траву и осенью улетают обратно на юг в Луизиану, Флориду, Миссисипи. Над этим же озером высоко в небе заходят на посадку в аэропорт О’Хара гигантские лайнеры. И вот я сравниваю. Гуси летят примерно на тех же высотах, что современные пассажирские самолеты – около 9000 м по 70 - 90 часов без посадки и дозаправки. Они преодолевают тысячи миль на энергии почерпнутой из травы. Из травы. Ни керосина, ни бензина, ни вредных выхлопов. А встречалось ли вам известие о том, что у гуся загорелся двигатель и он упал и разбился не дотянув до посадочной полосы? Или столкнулся в небе с другим гусем?

Так что гордиться особо нечем. Ни технарям, ни дизайнерам. А дизайнерам пока не поздно нужно отказаться от культа вещи и заняться мирами. Человек ведь находится в самой начальной фазе своего развития, основная работа еще не сделана. Время еще есть.