СЕРГЕЙ СЕРОВ
АЗРИКАН 85
Только что, 9 декабря 2019, исполнилось 85 лет звезде ВНИИТЭ и всего советского промышленного дизайна Дмитрию Арнольдовичу Азрикану. Поздравляю его с этой замечательной датой. И в связи с этим – немного воспоминаний. Не столько о нем, сколько о том, как молоды мы были...
Сначала, как я оказался во ВНИИТЭ. В общем-то, по ошибке. Из-за
несчастного случая, оказавшегося счастливым. После школы по инерции
семейной традиции поступил не в тот вуз (зачеркнуто) – в Московский
электротехнический институт связи. Там я встретил не только друзей на
всю жизнь, но и себя. Не успел поступить – меня совершенно отчетливо
потащило в гуманитарную сферу, в искусство. Начались бесконечные музеи и
театры, Историчка и Ленинка, изостудия в Доме культуры... Вместе с
приятелями, такими же тайными гуманитариями, мы организовали
литературно-искусствоведческий клуб – ЛИК и своими выставками,
стенгазетами и вечерами ставили на уши весь институт. И вдруг на третьем
курсе я случайно услышал слова «техническая эстетика», как будто
примиряющие технику и искусство, и ухватился за эту возможность.
Проштудировал всю литературу, какая была на тот момент. И по окончании института попал «по распределению» в Московский НИИ радиосвязи, но не просто инженером-конструктором, а – «инженером по технической эстетике». В Центральном конструкторском отделении проектировались огромные пульты для космической связи. За консультациями меня командировали во ВНИИТЭ, на Олимп советского дизайна. Там я и познакомился с Дмитрием Азриканом, Владимиром Сидоренко, Александром Ермолаевым, Еленой Черневич, Олегом Генисаретским, и образы этих очень разных, но одинаково ярких людей, обожгли сетчатку на всю жизнь, стали для меня «иконами дизайна».
ВНИИТЭ был наполнен невероятной энергетикой недавно прошедшего международного конгресса ИКСИД. На первую консультацию меня направили в группу Дмитрия Азрикана отдела №9, «художественного конструирования изделий машиностроения». Азрикан был в черном кожаном пиджаке, уверенный, подвижный, очень смешливый. И поговорив по поводу своих пультов и получив заряд бодрости, я решился обратиться к нему «по личному вопросу». Поделился своим комплексом по поводу того, что я – «самоучка», без художественного образования. Азрикан неожиданно меня утешил, сказал, что он и сам такой, стал дизайнером после технического вуза. «Вот смотри – показал он на кульман, на котором был приколот огромный лист с пультом управления и довольно беспомощным силуэтом фигуры перед ним – человек после Строгановки, а толку что?».
Сам он рисовал стильно, контрастно, сочно. Линии были четкими, жесткими, углы кубов и паралелипипедов уходили штриховкой в черноту. Я, конечно, принялся потом у себя на работе немедленно подражать азрикановской манере. В коридоре второго этажа ВНИИТЭ висела выставка рисунков, сделанных на ИКСИДе. У Азрикана был маленький квадратик с выразительным карандашным портретиком Елены Черневич и крупной надписью: «Лена».
Я начал все чаще наведываться во ВНИИТЭ. Тогда там вышла книжка Е.В.Черневич «Язык графического дизайна». Я стал ее искать, и меня направили прямо к автору – в 47-й павильон, выставочный отдел ВНИИТЭ, где сидела Елена Всеволодовна. Мы немного поговорили, и она тут же заявила решительно: «Вам надо поступать в аспирантуру!». Представила меня Галине Леонтьевне Демосфеновой, которая была научным руководителем у нее самой, чтобы та стала и моим научным руководителем. Рекомендовала меня коротко: «Он вхож в 314-ю». Это комната на третьем этаже, где располагалось «Лаборатория методики» Владимира Филипповича Сидоренко, собравшая весь интеллектуальный цвет, остававшийся в институте после разгрома отдела теории дизайна, случившегося после ИКСИДа, разозлившего высокое начальство своим вольнодумством и прозападной, «буржуазной» ориентацией. Дизайнеры ведь всегда были тайными «иностранными агентами», выражаясь сегодняшним клоачным языком.
Я благополучно сдал экзамены в очную аспирантуру, но вместо аспирантуры председатель приемной комиссии, директор института Юрий Борисович Соловьев («ЮБэ», как его все называли) предложил поступить во ВНИИТЭ на работу. Так я неожиданно оказался в том же отделе, что и Азрикан, младшим научным сотрудником «Лаборатории методики». Пробыл там больше года, восторженно переводя взгляд с Ролана Олеговича Антонова на Леонида Борисовича Переверзева или на Николая Николаевича Даниловича, слушая, затаив дыхание, их приватные рассказы или выступления на еженедельных семинарах по четвергам. Так ВНИИТЭ стал вторым «моим университетом».
Через некоторое время нас с Даниловичем выделили в самостоятельную группу. Не хватало места, и я сидел, кажется, недели две в комнате Азрикана, рядом с Никитой Каптелиным и Рамизом Гусейновым. Азрикан был там, конечно, король. Видно было, что все его обожали. Он все время острил, едко комментируя происходящее. Потом нас с Даниловичем переселили в комнату напротив, дверь в дверь, где мы сидели с Иваном Григорьевичем Большаковым, бывшим сталинским министром кинематографии. Отдельские будни, дни рождения и все праздники были общими. Но, собственно, и на работу я ходил «как на праздник». Творческая атмосфера, накал эмоций, размах интеллектуальных поисков, то и дело устремлявшихся в ширь «мирового масштаба», невероятная внутренняя и внешняя свобода... Искрометные будни ВНИИТЭ действительно были праздником, «который всегда с тобой». Не знаю, существовало ли в СССР еще такое место, где так вольно дышалось и интересно работалось? Думаю, что нет.
Официальная часть жизни ВНИИТЭ проходила, в основном, на третьем этаже – в зале заседаний Ученого совета. А также защит диссертаций, презентаций проектов, встреч с заказчиками, приемов иностранных гостей. Несмотря на протокольные рамки официоза, скучно там не бывало. Если в таких мероприятиях принимал участие Азрикан, зал наполнялся его саркастическими сентенциями. Когда на годовых «балансовых комиссиях» он назначался рецензентом отчетов филиалов ВНИИТЭ, директора филиалов трепетали в ожидании его жестких, острых, язвительных замечаний.
Через год с небольшим мы с Даниловичем оказались в «конкурирующем» отделе №8, «художественного конструирования объектов жилой среды», находившимся вдали от метрополии – в Хилковом переулке. Там вскоре я стал «заведующим группой методики». Там, на Остоженке, прошли самые яркие, насыщенные годы молодости.
Отдел теории ВНИИТЭ воссоздавался у нас на глазах там же, в Хилковом переулке, на первом этаже, и мы все, конечно, дружили. Однажды его заведующий, доктор искусствоведения Селим Омарович Хан-Магомедов, поведал нам с Юрием Кононовичем Семеновым, начальником моего отдела, что он оказался в кабинете Соловьева случайным свидетелем того, как Азрикан «разносил» в пух и прах научно-исследовательский отчет моего подразделения. После этого ЮБэ специально приехал в Хилков на «разборку». Правда, уехал ни с чем и был очень раздосадован. Однако повод для моего «изгнания из рая» через некоторое время у него все же нашелся. Увольнение на официальном языке поэтично называлось освобождением – освобождением от занимаемой должности в связи с «переводом на другое место работы» .
Так на пять с лишним лет я оказался «на пересидке» в Московском специализированном художественно-конструкторском бюро «Эстэл». Я думаю, что Азрикан не знает, что я знаю, какую роль он сыграл в моем изгнании из ВНИИТЭ. Обиды на него давно уже не держу. Наоборот, даже благодарен – за годы непыльной работы в этом глухом, тихом (после ВНИИТЭ-то!) месте я окончил заочно «Академию художеств» в Питере – Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е.Репина. Параллельно начал активно работать «консультантом по визуальной рекламе» в журнале «Реклама. Теория, методика, практика», сыгравшим очень важную роль в моей жизни. Стал «подрабатывать» дизайнером-графиком в легендарной Мастерской «Промграфика»… Да там было много еще чего хорошего!
Во ВНИИТЭ я вернулся после того, как ЮБэ ушел из института, внезапно создав и возглавив Союз дизайнеров СССР. Директором ВНИИТЭ стал Лев Александрович Кузьмичев, его замом по науке – Володя Сидоренко, мой бывший начальник по «Лаборатории методики». Он-то и позвал меня обратно во ВНИИТЭ. С Азриканом мы почти разминулись – он уходил вместе с ЮБэ создавать первую в стране именную дизайн-студию при Союзе дизайнеров СССР, расположившимся на Арбате. Но я жил в те годы совсем рядом, на Знаменке, тогда улице Фрунзе, и частенько заходил туда.
После отъезда Азрикана в Америку я читал его время от времени попадавшиеся на глаза статьи о дизайне и дизайнерском образовании. Как всегда, блистательные, остроумные. Неординарная личность Азрикана, его системный, конструктивный стиль мышления, его оригинальные концепции и дизайнерские проекты, безусловно, повлияли на многих.
Здание советского дизайна строилось на песке. Но я думаю, не только рукописи не горят, но и образы и проекты тоже – «у Бога все живы». И России прекрасного будущего, той эпохе, которую называют креативной, они еще понадобятся.
Проштудировал всю литературу, какая была на тот момент. И по окончании института попал «по распределению» в Московский НИИ радиосвязи, но не просто инженером-конструктором, а – «инженером по технической эстетике». В Центральном конструкторском отделении проектировались огромные пульты для космической связи. За консультациями меня командировали во ВНИИТЭ, на Олимп советского дизайна. Там я и познакомился с Дмитрием Азриканом, Владимиром Сидоренко, Александром Ермолаевым, Еленой Черневич, Олегом Генисаретским, и образы этих очень разных, но одинаково ярких людей, обожгли сетчатку на всю жизнь, стали для меня «иконами дизайна».
ВНИИТЭ был наполнен невероятной энергетикой недавно прошедшего международного конгресса ИКСИД. На первую консультацию меня направили в группу Дмитрия Азрикана отдела №9, «художественного конструирования изделий машиностроения». Азрикан был в черном кожаном пиджаке, уверенный, подвижный, очень смешливый. И поговорив по поводу своих пультов и получив заряд бодрости, я решился обратиться к нему «по личному вопросу». Поделился своим комплексом по поводу того, что я – «самоучка», без художественного образования. Азрикан неожиданно меня утешил, сказал, что он и сам такой, стал дизайнером после технического вуза. «Вот смотри – показал он на кульман, на котором был приколот огромный лист с пультом управления и довольно беспомощным силуэтом фигуры перед ним – человек после Строгановки, а толку что?».
Сам он рисовал стильно, контрастно, сочно. Линии были четкими, жесткими, углы кубов и паралелипипедов уходили штриховкой в черноту. Я, конечно, принялся потом у себя на работе немедленно подражать азрикановской манере. В коридоре второго этажа ВНИИТЭ висела выставка рисунков, сделанных на ИКСИДе. У Азрикана был маленький квадратик с выразительным карандашным портретиком Елены Черневич и крупной надписью: «Лена».
Я начал все чаще наведываться во ВНИИТЭ. Тогда там вышла книжка Е.В.Черневич «Язык графического дизайна». Я стал ее искать, и меня направили прямо к автору – в 47-й павильон, выставочный отдел ВНИИТЭ, где сидела Елена Всеволодовна. Мы немного поговорили, и она тут же заявила решительно: «Вам надо поступать в аспирантуру!». Представила меня Галине Леонтьевне Демосфеновой, которая была научным руководителем у нее самой, чтобы та стала и моим научным руководителем. Рекомендовала меня коротко: «Он вхож в 314-ю». Это комната на третьем этаже, где располагалось «Лаборатория методики» Владимира Филипповича Сидоренко, собравшая весь интеллектуальный цвет, остававшийся в институте после разгрома отдела теории дизайна, случившегося после ИКСИДа, разозлившего высокое начальство своим вольнодумством и прозападной, «буржуазной» ориентацией. Дизайнеры ведь всегда были тайными «иностранными агентами», выражаясь сегодняшним клоачным языком.
Я благополучно сдал экзамены в очную аспирантуру, но вместо аспирантуры председатель приемной комиссии, директор института Юрий Борисович Соловьев («ЮБэ», как его все называли) предложил поступить во ВНИИТЭ на работу. Так я неожиданно оказался в том же отделе, что и Азрикан, младшим научным сотрудником «Лаборатории методики». Пробыл там больше года, восторженно переводя взгляд с Ролана Олеговича Антонова на Леонида Борисовича Переверзева или на Николая Николаевича Даниловича, слушая, затаив дыхание, их приватные рассказы или выступления на еженедельных семинарах по четвергам. Так ВНИИТЭ стал вторым «моим университетом».
Через некоторое время нас с Даниловичем выделили в самостоятельную группу. Не хватало места, и я сидел, кажется, недели две в комнате Азрикана, рядом с Никитой Каптелиным и Рамизом Гусейновым. Азрикан был там, конечно, король. Видно было, что все его обожали. Он все время острил, едко комментируя происходящее. Потом нас с Даниловичем переселили в комнату напротив, дверь в дверь, где мы сидели с Иваном Григорьевичем Большаковым, бывшим сталинским министром кинематографии. Отдельские будни, дни рождения и все праздники были общими. Но, собственно, и на работу я ходил «как на праздник». Творческая атмосфера, накал эмоций, размах интеллектуальных поисков, то и дело устремлявшихся в ширь «мирового масштаба», невероятная внутренняя и внешняя свобода... Искрометные будни ВНИИТЭ действительно были праздником, «который всегда с тобой». Не знаю, существовало ли в СССР еще такое место, где так вольно дышалось и интересно работалось? Думаю, что нет.
Официальная часть жизни ВНИИТЭ проходила, в основном, на третьем этаже – в зале заседаний Ученого совета. А также защит диссертаций, презентаций проектов, встреч с заказчиками, приемов иностранных гостей. Несмотря на протокольные рамки официоза, скучно там не бывало. Если в таких мероприятиях принимал участие Азрикан, зал наполнялся его саркастическими сентенциями. Когда на годовых «балансовых комиссиях» он назначался рецензентом отчетов филиалов ВНИИТЭ, директора филиалов трепетали в ожидании его жестких, острых, язвительных замечаний.
Через год с небольшим мы с Даниловичем оказались в «конкурирующем» отделе №8, «художественного конструирования объектов жилой среды», находившимся вдали от метрополии – в Хилковом переулке. Там вскоре я стал «заведующим группой методики». Там, на Остоженке, прошли самые яркие, насыщенные годы молодости.
Отдел теории ВНИИТЭ воссоздавался у нас на глазах там же, в Хилковом переулке, на первом этаже, и мы все, конечно, дружили. Однажды его заведующий, доктор искусствоведения Селим Омарович Хан-Магомедов, поведал нам с Юрием Кононовичем Семеновым, начальником моего отдела, что он оказался в кабинете Соловьева случайным свидетелем того, как Азрикан «разносил» в пух и прах научно-исследовательский отчет моего подразделения. После этого ЮБэ специально приехал в Хилков на «разборку». Правда, уехал ни с чем и был очень раздосадован. Однако повод для моего «изгнания из рая» через некоторое время у него все же нашелся. Увольнение на официальном языке поэтично называлось освобождением – освобождением от занимаемой должности в связи с «переводом на другое место работы» .
Так на пять с лишним лет я оказался «на пересидке» в Московском специализированном художественно-конструкторском бюро «Эстэл». Я думаю, что Азрикан не знает, что я знаю, какую роль он сыграл в моем изгнании из ВНИИТЭ. Обиды на него давно уже не держу. Наоборот, даже благодарен – за годы непыльной работы в этом глухом, тихом (после ВНИИТЭ-то!) месте я окончил заочно «Академию художеств» в Питере – Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е.Репина. Параллельно начал активно работать «консультантом по визуальной рекламе» в журнале «Реклама. Теория, методика, практика», сыгравшим очень важную роль в моей жизни. Стал «подрабатывать» дизайнером-графиком в легендарной Мастерской «Промграфика»… Да там было много еще чего хорошего!
Во ВНИИТЭ я вернулся после того, как ЮБэ ушел из института, внезапно создав и возглавив Союз дизайнеров СССР. Директором ВНИИТЭ стал Лев Александрович Кузьмичев, его замом по науке – Володя Сидоренко, мой бывший начальник по «Лаборатории методики». Он-то и позвал меня обратно во ВНИИТЭ. С Азриканом мы почти разминулись – он уходил вместе с ЮБэ создавать первую в стране именную дизайн-студию при Союзе дизайнеров СССР, расположившимся на Арбате. Но я жил в те годы совсем рядом, на Знаменке, тогда улице Фрунзе, и частенько заходил туда.
После отъезда Азрикана в Америку я читал его время от времени попадавшиеся на глаза статьи о дизайне и дизайнерском образовании. Как всегда, блистательные, остроумные. Неординарная личность Азрикана, его системный, конструктивный стиль мышления, его оригинальные концепции и дизайнерские проекты, безусловно, повлияли на многих.
Здание советского дизайна строилось на песке. Но я думаю, не только рукописи не горят, но и образы и проекты тоже – «у Бога все живы». И России прекрасного будущего, той эпохе, которую называют креативной, они еще понадобятся.
Сережа. Перечитал после солидного времени. Спасибо.
ReplyDeleteСережа. Перечитал после солидного времени. Спасибо.
ReplyDelete